словами, Кемпфер признаёт не документальный, а памфлетный характер «обличений» Ивана, но и здесь передёргивает, ибо политический эффект в виде решающей военной помощи и решающего участия Европы в интервенции Стефана Батория в пределы России как раз был достигнут.

Впрочем, на Грозного мелко клевещут и доморощенные клеветники… «Историк» Даниил Аль – жертва «опрично…», пардон, «сталинского террора», благополучно дожил до XXI века… Сообщив в 2005 году, что Иван любил играть в шахматы, Аль далее пишет, что «игра в шахматы, или, как её тогда на Руси называли – в зернь, считалась греховным занятием», но «царь Иван от этого запрета себя освобождал».

Игра в зернь действительно считалась греховным занятием и была запрещена, но потому, что, как следует из «Словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского, «зьрнь = зернь» это – «игра в кости или зёрна». Срезневский приводит и примеры – из Стоглава: «Бражники зернью играют и пропиваются» и из Уставной Важской грамоты 1552 года: «Или костари начнут воровати, зернью играти или иное которое лихое дело учнет чинити». Шахматы же на Руси исстари назывались шахматами, как свидетельствует тот же Срезневский.

Игра в шахматы для церковных чинов одно время действительно не приветствовалась, что отмечено, например, в «апостольских заповедях» Паисиевского сборника, но этот документ относится к рубежу XIV–XV веков, то есть – ко времени за чуть ли не два века до эпохи Ивана IV. Во времена же Ивана IV шахматы были любимы не только царём, но и боярами, и вообще многими.

Недалеко ушли от Даниила Аля и другие «либеральные» «историки»… Они привычно клеят к образу Грозного ярлык «тиран», хотя должны бы знать, что таким в своих политических целях хотел видеть русского царя Запад и что венский дипломат Герберштейн определял как «тирана» уже отца Ивана – Василия III Ивановича, которого Западу тоже любить было не за что…

Как уж расписано якобы пристрастие царя Ивана к колдунам, гадалкам, астрологам и т.д., но вот Карамзин, подводя итоги царствования Ивана Грозного, отмечал, например, что вводимое при Иване «церковное законодательство принадлежит царю более, нежели духовенству: он мыслил и советовал; оно только следовало его указаниям». «Слог, – писал Карамзин, – достоин удивления своею чистотою и ясностию». Карамзин приводит главы церковных уставов Собора 1551 года, и 12-я глава гласит: «Духовенство обязано искоренять языческие и всякие гнусные обыкновения. Например, когда истец с ответчиком готовятся в суде к бою, тогда являются волхвы, смотрят на звёзды, гадают в какие-то Аристотелевы врата и в Рафли… Легковерные держат у себя книги… звездочётные, зодиаки, алманахи, исполненные еретической мудрости…»

Это ведь оценки и царя Ивана!

И если Иван в молодости не был суеверен, то обстоятельства многотрудной жизни, столкнувшей его с бездной людского цинизма, вряд ли подтолкнули его к тому, что он сам же и осуждал.

Как ни странно, но сильный импульс к положительной переоценке Грозного дал не профессиональный историк, а уже немолодой писатель из Горького Валентин Костылев (1884–1950). Начав писать ещё в начале ХХ века, он потом надолго замолчал, а с 1930-х годов увлёкся темой русской истории. 19 марта 1941 года Костылев опубликовал в газете «Известия» «Литературные заметки» о Грозном, где критиковал историков, которые «не стеснялись «вешать собак» на Ивана IV», и замечал, что:

«не надо быть очень большим знатоком истории», чтобы усомниться в том, что Иван мог быть «полусумасшедшим, зверем, самодуром», если государство при нём «настолько выросло и окрепло, что впоследствии ни «смута», ни польская интервенция, ни самозванцы не смогли поколебать и умалить его могущества».

Костылев несколько увлекался, но в основе своей его мысль о государственной мощи Грозного была не только проста и логична, но и исторична. К слову, энциклопедическая статья о Грозном в первой Большой Советской Энциклопедии (БСЭ), принадлежащая перу будущего академика Милицы Нечкиной, была достаточно объективна.

Особо же выделю русского историка XIX века Евгения Александровича Белова (1826–1895), специализировавшегося по эпохе Ивана Грозного и оставившего нам труды «Об историческом значении русского боярства» и «Предварительные замечания к истории царствования Иоанна Грозного». В статье 1927 года о Белове в первой БСЭ было сказано, что он «одним из первых подошёл к верному суждению об опричнине, в которой видел выражение последовательной политики, направленной против политических прав и притязаний потомства удельных князей».

Белов писал, что опричниной Иван Грозный «отвратил от России опасность господства олигархии её и не дал возможность восторжествовать боярскому элементу над великокняжеским». Белов заявлял также, что Иван Грозный «на сто лет стоял целою головою выше бояр, в то время когда боярство всё более проникалось узкими фамильными интересами, не думая об интересах Земли Русской».

Белов дал и следующую блестящую формулу:

«Опричниной Иоанн уничтожил связи потомства князей Владимирова дома с их прежними уделами, что впоследствии старались переделать. Он расселил вотчинников и помещиков из бывших княжеств в разные стороны, чем навсегда сокрушил мечты удельных князей».

Ни Валентин Костылев, ни заинтересовавшийся фигурой Грозного ещё до войны Алексей Толстой, ни тем более Евгений Белов не были побуждаемы к оценкам царя Ивана «социальным заказом» Сталина – просто оба писателя и честный русский историк независимо друг от друга и без всякого влияния Сталина уловили соответствие сути Грозного грандиозным державным задачам. При этом полностью безосновательны утверждения о том, что Иван Грозный якобы оказался «любимым историческим деятелем» Сталина… У Сталина был единственный любимый исторический деятель – Ленин, и Сталин это раз за разом и год за годом подчёркивал. Просто Сталин смотрел на Грозного объективно, а объективный взгляд на него выявляет конструктивную суть Грозного.

При этом в критике Костылевым историков – в том числе и советских, которые «вешали собак» на Ивана IV, было немало и верного – ведь не с бухты-барахты первый русский самодержец не был допущен российским самодержавием на памятник 1000-летия России. «Вклад» тогдашних отечественных историков в замутнение исторического облика царя Ивана здесь тоже сыграл свою злую роль, хотя главное было в злопамятстве потомков бояр и княжат.

Но что бы сказал и написал Валентин Костылев, если бы прочёл следующее: «Прогрессивное войско опричников»! Право, лучше не скажешь, если, конечно, подразумевать под этим саморазоблачение людоедского сталинского режима. Простое сопоставление репрессивной политики Ивана Грозного с достопамятными деяниями «вождя всех времён и всех народов» ставит все точки над «i». Не приходится гадать, чем именно так полюбился (? – С.К.) Сталину средневековый деспот, надумавший создать особое секретное (?? – С.К.) государство в государстве. Да и психологические установки тиранов, склонных к параноическим циклам, поразительно совпадают. Право, для характеристики Сталина