Это приводило к другим вопросам: Почему в данном случае система дала сбой? Неужели мы так сильно ошиблись, что нам уже было невозможно помочь? И если да, то почему? Сон был единственной передышкой от этой постоянной борьбы внутри, от борьбы за сохранение рассудка и веры в себя. Я знал, что должен переключиться, занять чем-то свой ум, иначе точно сойду с ума. В голове всплыли воспоминания о двух курсах боевого выживания, и особенно истории, рассказанные бывшими военнопленными. Их опыт, полученный в аналогичных, а во многих случаях и гораздо худших условиях, вдохновлял на то, как справиться с моей ситуацией. Эти люди сумели выжить, один из них — на протяжении целых семи лет, так что я тоже смогу. Одна из таких историй наглядно демонстрировала, как важно найти занятие, на котором можно сосредоточиться, особенно если вы оказались в одиночной камере.

Американский майор, бывший летчик, рассказывал нам о том, как его сбили во время бомбардировки над Северным Вьетнамом. Попав в плен и подвергаясь пыткам со стороны северовьетнамцев, он был на грани самоубийства, когда ему удалось найти что-то, что могло бы вдохновить в него веру и помочь сохранить рассудок. Он начал выстраивать в своей голове процесс проектирования и строительства дома мечты с нуля. Он разработал планы и чертежи, подготовил площадку, вырыл под фундамент каждую траншею, залил каждый фут бетона, возвел каждую стену и вбил каждый гвоздь. В его голове был воссоздан каждый момент проектирования и строительства. Он был освобожден после четырех лет одиночного заключения, не увидя за все это время ни единого белого лица. Вернувшись в Штаты, он построил дом своей мечты. Было очень трудно оставаться позитивным, оптимистичным и сосредоточенным, но альтернативы не было — это был вопрос выживания.

Поэтому я приступил к психологической подготовке, начав с систематического изучения своего нового окружения. Маленькое, зарешеченное, но все еще частично застекленное окно выходило в переулок. Свет, проникавший через него, отбрасывал по камере тени под определенным углом; тени, которые я стал воспринимать как грубые солнечные часы. Мои охранники часто сидели под окном, болтали, пили кофе или били костяшками домино по твердому деревянному столу.

Сама камера была размером примерно три на пять метров. Ее выцветшие, покрытые пятнами и шелушащиеся известково-зеленые стены часто позволяли мне предаваться эскапизму, представляя себе образы, формы и фигуры, скрытые среди разрушающейся штукатурки и краски. Небеленый потолок представлял собой массу дыр, из которых с течением времени отвалились куски штукатурки, обнажая бетонную крышу, вызывавшую серьезные опасения. В центре, с оторванного крепления шатко свисала единственная лампочка; провода оголились и проржавели. При включении света лампочка работала редко, постоянно вызывая короткое замыкание. В конце концов, охранники сдались и прибегли к свету факелов.

Дверь, подвешенная на петлях слева и открывающаяся внутрь, представляла собой простую металлическую конструкцию, лишенную каких-либо элементов, кроме тех, что ее фиксировали. С внешней стороны она закрывалась на два засова, а те, в свою очередь, запирались на два висячих замка. Звяканье ключей тюремщика и грохот засовов станут характерной чертой каждого моего дня, способом приблизительного определения времени, признаком прибытия еды — или чего-то еще, возможно, более зловещего.

Рукой, закованной в наручники, я провел по краю койки, проверяя, насколько можно двигаться. Браслет, пристегнутый к нижней части рамы, позволял передвигаться примерно на полметра, хотя в моем нынешнем состоянии это было малоутешительно. Больше беспокоил тот факт, что браслет, прикрепленный к руке, был слишком туго затянут; запястье уже пульсировало и причиняло мне значительный дискомфорт. Нужно было как можно скорее уговорить Ворчуна ослабить давление, но, к сожалению, такая возможность представится только через несколько часов.

По мере того как день шел своим чередом, к окну почти непрерывно подходили любопытные иракские солдаты, жаждущие взглянуть на нового «дьявола Запада». Часто мой вид вызывал у них характерный жест перерезания горла, или гортанный победный крик, сопровождаемый шлепками по макушке.

На протяжении нескольких недель худшие из этих «демонстраций» часто включали в себя прицеливание в меня через окно из автоматов или пистолетов и имитацию стрельбы из оружия. За громогласным хохотом следовал испуганный взгляд и автоматический окрик, когда курок или ударник срывались по пустому патроннику. Эти люди не были самыми опытными солдатами, и я не очень-то доверял их способности играть в русскую рулетку, особенно за мой счет. Хотя охранники не пускали в камеру никого из моих мучителей, они, конечно же, не делали ничего, чтобы помешать им снаружи.

К тому времени, когда скрежет ключа в замке и грохот отодвигаемых засовов возвестили о приходе Ворчуна, длинные, низкие тени метались на левой стороне стены. К этому моменту у меня не только полностью онемели запястье и распухла рука, к процессу присоединились еще мочевой пузырь с кишечником, находившиеся на пределе.

Ворчун вошел с миской коричневого риса и куском хлеба в руках — то, что отныне должно было стать моим основным рационом, — и тут же был атакован:

— Туалет, туалет!

Я надеялся, что такой простой просьбы будет достаточно, чтобы облегчить обе мои текущие проблемы.

Охранник на секунду замешкался, а затем положил еду на пол. Он вышел из камеры и через несколько мгновений вернулся с пластиковой сандалией, которую надел на мою голую неповрежденную ногу, а затем освободил мне запястье. После этого Ворчун переместился в такое положение, чтобы я мог использовать его плечо в качестве костыля.

Как только я смахнул ногу с кровати, влияние силы тяжести на мою травму преподало мне быстрый и острый урок. Внезапный прилив крови к месту ранения вызвал такую боль, что я был вынужден снова сесть прямо, поднять ногу и заново оценить ситуацию. Оказалось, что решение состояло в том, чтобы чуть отталкиваться правой ногой сзади, как будто ты разгибаешь ногу во время шага, и держать ее в таком положении. Способ не идеальный, и неудобный, но это помогало.

Так что, обняв Ворчуна за плечи, и пока он придерживал меня за талию, мы вприпрыжку пробрались к двери камеры. Оказавшись в фойе, мы свернули направо, и перед нами открылось пугающее зрелище — туалет. Запах, который периодически проникал в мою камеру, должен был послужить предупреждением, но даже несмотря на это, сцена, развернувшаяся передо мной, повергла меня в шок. С почти нездоровым восхищением я смотрел на крошечную открытую кабинку, в которой находилось небольшое продолговатое отверстие, переполненное застоявшимися фекалиями и мочой.