Мои собственные травмы меркли по сравнению с ужасающими случаями, которые меня окружали. Я почувствовал первый укол вины и смущения — я был частью той силы, которая привела этих молодых людей в такое состояние — искалеченных, обожженных и расчлененных на больничном полу. Возможно, война началась не по вине союзных войск, но у простых солдат, находившихся рядом со мной, тоже не было выбора в этом вопросе.

Передо мной внезапно появился врач, взволнованный и уставший от того, чему ему приходилось быть свидетелем.

— Мы вас ждали, — начал он. — Вы Майкл Кобурн?

— Да, — кротко ответил я.

Он избегал смотреть прямо на меня и принялся осматривать мою поврежденную ногу, разматывая новые бинты, которые теперь прикрывали рану.

При каждом легком движении я вздрагивал от боли, однако он проигнорировал мой протест и снял последние бинты, обнажив саму конечность, теперь ужасно деформированную. Это была первая возможность увидеть свою травму, и вид иссиня-черно-желтой ступни, распухшей более чем в два раза по сравнению со своим обычным размером, потряс меня до глубины души. Это не было ногой человека, который снова сможет ходить.

Доктор переместился в голову моей каталки и начал что-то яростно записывать в медицинской карте. Потом внезапно остановился, чтобы крикнуть:

— Зачем вам понадобилась эта гребаная война?

Я был потрясен, не в силах поверить, что он действительно считает, что конфликт развязал Запад. По глупости я попытался было ответить:

— Мы не начинали войну. Это Ирак вторгся в Кувейт.

Мои слова вызвали яростную атаку на Запад, Джорджа Буша, Маргарет Тэтчер, Джона Мейджора и всех остальных, кого он мог вспомнить. Тирада закончилась только тогда, когда он повернулся на пятках и с негодованием ушел, очевидно, решив, что у него были более достойные пациенты, нуждающиеся в его внимании.

Довольно долгое время я оставался наедине со своими двумя охранниками; никто больше не проявлял особого интереса к моему присутствию и положению. В какой-то момент молодой солдат пересел рядом со мной и заговорил на удивительно хорошем английском:

— На этой неделе мы сбили много ваших бомбардировщиков.

Я молчал, пристально наблюдая за ним.

— Только за прошлую ночь было уничтожено 25 штук. Скоро у вас не останется ни одного самолета.

— Ваши солдаты — очень хорошие стрелки, — ответил я, не зная, что еще сказать. Я, конечно, не собирался провоцировать новую вспышку гнева, заявив, что считаю его статистику бредом. Однако его следующая фраза заставила меня замереть, и я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица.

— Вы — единственный выживший из солдат на севере. Остальные были убиты. — Это заявление было сказано без эмоций и очень убедительно.

Мои мысли снова понеслись вскачь. Мне нужно было попытаться получить больше информации от этого человека. Неужели все остальные погибли? Полагаю, в ту ночь по округе разлеталось достаточно пуль, и уж точно там было достаточно кровавых иракцев.

— Сколько тел было найдено? — Неуверенно спросил я, ожидая резкого упрека или пощечины за свою дерзость.

— Четыре, — без колебаний ответил он. Мое сердце сжалось: что, черт возьми, произошло?

— Еще двое в больнице, — продолжил он. — Ваш спасательный вертолет тоже был сбит. Среди обломков было найдено еще восемь тел.

Что это значит? Что в больнице еще двое из патруля или двое из разбившегося вертолета? В любом случае, новость была неутешительной. Молодой солдат болтал еще несколько минут, но я не особо вникал в его слова: в основном это была риторика о том, какие замечательные иракские вооруженные силы и какую фантастическую работу они выполняют. Мои мысли были заняты другим, я думал о потере своих товарищей, и вдруг почувствовал себя ужасно одиноким. Видя, что его слова остаются без ответа, молодой солдат удалился в поисках нового собеседника, оставив меня наедине с моим охранником и моими мыслями.

* * *

Время шло медленно, и в суете больничных дел вокруг меня практически не замечали. Спустя, казалось, несколько часов появился санитар и о чем-то спросил моих охранников. Затем они втроем покатили меня по коридорам через двойные двери, пока мы не добрались до небольшой чистой операционной. Вскоре после ухода санитара появились врачи, а охранникам было приказано отойти в конец помещения. Один из врачей, как я полагаю, анестезиолог, сразу же меня невзлюбил. Ему было за 50, он был довольно толстым и ростом всего около 5 футов 6 дюймов,[59] но при всем этом его необычайно страстная ненависть к Западу была очевидна, и я, лежащий перед ним, давал ему прекрасную возможность выплеснуть эту враждебность. Застав меня врасплох, он нанес мне серию ударов по голове, от которых я был не в силах уклониться, крича при этом на арабском языке. Не удовлетворившись этим, он взял шприц с длинной иглой и поднес его к моему правому глазу, жестами показывая, что собирается сделать. Я был в ужасе. Избиение пожилым человеком было вполне терпимо, но то, что при этом он хотел удалить глазное яблоко, выводило его из лиги медиков и превращало в гестаповца.

Его спутник, который, должно быть, был хирургом, увидел, что ситуация выходит из-под контроля, и пришел мне на помощь, успокоив разгневанного анестезиолога. Моим охранникам вся эта ситуация показалась довольно забавной: прислонившись к стене, они посмеивались друг с другом. Удовлетворившись тем, что порядок восстановлен, хирург вернулся к моей ноге и начал удалять набитые в рану тампоны.

Я вскрикнул от боли, и моя уже свободная нога конвульсивно дернулась, хорошенько пнув его по голове. Удивительно, но он не повернулся ко мне, а разразился тирадой в адрес своего партнера за то, что тот не дал мне общий наркоз.

Это быстро исправили. Я с ужасом наблюдал, как анестезиолог начал пузырек за пузырьком вливать в меня мутно-желтую жидкость через пластиковый шунт, все еще закрепленный на моей руке. Я насчитал три дозы, прежде чем поддался действию наркотика, и моя последняя осознанная мысль была: «Я труп, он собирается сделать мне передозировку».

******

Мой мозг фиксировал калейдоскопический лабиринт дымчатых цветов. Было ощущение, что я плаваю вне своего тела. Вся боль и тревога исчезли. «Если это и есть смерть, то она не так уж плоха», — эта мысль промелькнула в моей голове, прежде чем в сознание проникло жгучее ощущение. Медленно, словно пьяный, приходящий в себя после тяжелого похмелья, я вернулся в настоящее, и источник боли стал ясен — кто-то бил меня по лицу.

Наконец глаза открылись, и передо мной предстала еще одна группа людей в костюмах, один