Шрифт:
Закладка:
Так называемый трон Мономаха в Успенском соборе Московского Кремля, украшенный сценами из «Сказания о князьях Владимирских», как доказал И. Е. Забелин, был изготовлен при Иване IV[425]. По словам П. Н. Милюкова, «практическое употребление было сделано из легенды о регалиях только в 1547 году. Именно в конце предыдущего года шестнадцатилетний Иван IV заявил митрополиту, что хочет «поискать прародительских чинов» и венчаться на царство, как сродники его и великий князь Владимир Всеволодович Мономах садились на царство. В январе 1547 г. было совершено венчание, чин которого отличался от чина, употребленного Иваном III при венчании внука, именно тем, что регалии официально были признаны полученными «от царя греческого Мономаха». Не довольствуясь торжественным актом венчания на царство, Иван IV велел сделать (1552) в Успенском соборе царское место, напоминающее и теперь этот момент принятия царского титула. На двенадцати барельефах здесь изображена вся история присылки царских регалий из Византии, а на затворах вычеканена известная нам «Повесть о доставлении великих князей». Затем новый титул введен был в употребление при дипломатических сношениях, и московское правительство принялось настойчиво хлопотать о признании этого титула со стороны соседей. Признание константинопольского патриарха, естественно, было при этом всего важнее, и Иван начал переговоры с патриархом Иоасафом о присылке благословенной грамоты на венчание от него и от всего собора. С помощью русских денег переговоры кончились к обоюдному удовольствию; патриарх прислал в 1561 году соборную грамоту, и только в наше время стало известно, что собора для этой цели он не думал созывать, а соборные подписи просто подделал. Но и помимо этого, грамота вызвала в Москве разочарование. От патриарха ожидали подтверждения тому, что регалии присланы Константином Мономахом Владимиру Всеволодовичу, а он удостоверял в своей грамоте, на основании преданий и летописей, только то, что «нынешний царь… ведет свое происхождение от крови истинно царской, от царицы Анны», супруги Владимира Святого; к этому Владимиру грамота относила, по-видимому, и посольство митрополита Эфесского, венчавшего Владимира на царство. По вине ли русских послов, не сумевших растолковать патриарху, что нужно русскому правительству, или по вине самих греков, не желавших повторять грубого анахронизма москвичей, или имевших, действительно, предание, что Владимир Святой принял венчание вместе с религией, – как бы то ни было, полученная в Москве грамота противоречила уже принятой официально легенде. Согласить грамоту с легендой оказалось, впрочем, нетрудно. Одни слова греческого текста были вырваны, другие затерты; на месте уничтоженного вписано, без всякой грамматической связи, несколько новых слов, по смыслу которых митрополит эфесский послан был, согласно легенде, Константином Мономахом»[426].
Таким образом, соотнесение всех этих артефактов с именем Владимира Мономаха или Константина Мономаха являлось лишь данью традиции, господствовавшей в Московском государстве, в которой киевский князь стал одним из действующих лиц политического мифа, имевшего мало общего с реалиями XII столетия.
Итак, какую же характеристику мы можем дать Владимиру Мономаху на основании рассмотренных фактов?
Итог получается двойственным. Эта двойственность отчетливо видна в «Поучении» Мономаха, где первая часть, представляющая в духе «христианского гуманизма» идеальный тип князя – «последнего мудреца на киевском престоле»[427], – вступает в определенное противоречие со второй его частью, где описываются походы и подвиги. Двойственный характер деятельности Мономаха просматривается и в созданном им «Уставе». Быть может, не так заметна двойственность образа Мономаха на страницах «Повести временных лет», но объективность ее свидетельств в ряде случаев вызывает серьезные сомнения, и эти сомнения еще более возрастают, когда мы знакомимся с пассажами о Мономахе, которые находятся за пределами «Повести…», в текстах, сложившихся на протяжении XII в., которые отразились в Ипатьевской, Лаврентьевской и сходных с ними летописях.
Эту двойственность деятельности Мономаха можно объяснить двумя способами: либо как результат отклонения «реальной политики» князя от идеального образа правителя, созданного в первой части «Поучения», либо как результат политической эволюции Мономаха. В том, что такая эволюция имела место, нет никаких сомнений. Достаточно обратить внимание на его взаимоотношения с другими князьями, чтобы понять, что характер действий Мономаха менялся в зависимости от требований «реальной политики», в соответствии с которыми он мог пойти на те или иные уступки. Однако с того момента, как в 1113 г. он стал киевским князем, таких уступок становилось все меньше, а место декларируемых прежде политических принципов занимали династические интересы, для оправдания которых княжеским летописцам достаточно было подобрать подходящее обоснование, как правило относившееся не к правовой, а к моральной сфере. И сам Мономах, и близкие к нему интеллектуалы (типа Сильвестра) были в значительной степени мифотворцами, поэтому нет ничего удивительного в том, что мифотворцы более позднего времени, являвшиеся специалистами по «плетению словес», под влиянием колоритного образа князя, который сложился в древнерусской традиции, сделали Владимира Мономаха главным героем разрабатываемого ими мифа «перенесения империи» на Русь.
Мифический образ князя, который мы можем наблюдать в дошедших до нас источниках, таит некоторые противоречивые черты, хотя эти противоречия не столь очевидны, как противоречия в образах его европейских современников. Этим мы обязаны тому обстоятельству, что до наших дней сохранилась лишь та ветвь древнерусской летописной традиции, которая отражает тенденцию, выгодную Мономаху, тогда как памятников историописания, которое было бы оппозиционно настроено к Мономаху, не сохранилось. Но и того, что мы продемонстрировали в этой книге, вполне достаточно, чтобы понять, что Мономах был далеко не таким идеальным правителем, каким он пытался себя представить.
Император Византии Константин IX Мономах и императрица Зоя с Иисусом Христом. Мозаика XI столетия в храме Святой Софии в Константинополе
Ярослав Владимирович (Мудрый). Миниатюра из «Царского титулярника» 1672 г.
