Шрифт:
Закладка:
Глава 18. Москва, апрель 1945 года
Миша вжался в обшитую дубовыми панелями стену и прислушался. Он уже понял, что когда он оказывается в тени, то никто из окружающих его не видит, но это понимание не принесло ему желанного успокоения. Он нервно оглядывал коридор. По тяжелому дубовому паркету «елочкой» едва слышно скрипели тяжелые сапоги двух охранников в форме. Охраны тут было много, и все ходили парами. Один за другим следит, подумал Миша. Все за всеми следят.
Он стоял в узком проеме между двумя окнами, и из них ему была хорошо видна залитая лунным светом площадь перед Первым корпусом Кремля. Ни единого деревца или даже кустика не оживляло этот каменный вид: все, что здесь когда-то росло, было давно вырублено, чтобы нигде не мог укрыться или спрятаться коварный враг. Миша пристальнее всмотрелся в темноту: по краю площади ходили парой солдаты. Буквально каждый сантиметр Кремля был под ежесекундным наблюдением вооруженных людей: мышь не проскочит. Но Мишу это не смущало, Миша растворялся в тени. Странная девочка ему все объяснила, и Миша, к своему собственному удивлению, сразу ей поверил. Наверное, будь он жив, он бы только рассмеялся, но с момента своей смерти Миша повидал многое, и мысль, что он может становиться бесплотным духом и скользить по теням, не зная преград, больше не казалась ему странной. Он прислушался: тишина. Часовым было категорически запрещено разговаривать, да даже если бы и не было, кто бы рискнул вести разговоры, зная, что за стеной, буквально в паре метров, сидит Он.
Наконец Миша решился. Он беззвучно проскользнул между парой часовых, которые направлялись в противоположный конец коридора. Зажмурился и пробрался по тени под тяжелую дубовую дверь – Хозяин Первого корпуса любил благородные породы деревьев. Миша снова прижался к стене и огляделся. В свете лампы за столом сидел Он. Тот самый. Миша никогда не видел его живьем, только на фотографиях и на плакатах. Рябое рыхлое лицо, грязные всклокоченные волосы. Он сидел за столом и читал книгу, оставляя отпечатки сальных пальцев на страницах. Миша зачарованно смотрел, и впервые мысль о том, что товарищ главнокомандующий – просто человек, к тому же не очень приятный, совершенно поразила его. Однако удивление быстро сменилось страхом. Человек за столом как будто почувствовал, что на него смотрят. Когда-то давно его покойная мама объясняла Мише, что таким качеством обладают тараканы: они всегда знают, что на них смотрят. Таракан с большими усами поднял от книги голову и уставился в угол, где стоял Миша.
«Он не может меня видеть». Миша был абсолютно уверен. Он пристально посмотрел в повернутое в его сторону лицо и понял, что совершенно не боится этого человека. Пришедшая ему в голову мысль потрясла его. Последние много лет Миша, так же как и все советские граждане, жил в страхе и трепете перед Ним, и вот, оказавшись лицом к лицу, он ничего не почувствовал. Ничего не разглядев в темном углу, человек взял со стола трубку и начал набивать ее табаком. Миша знал, что он должен сделать. Та странная девочка все объяснила ему. Дело, в общем, не сложное. Но Миша колебался. Ему было страшно. Нет, он не боялся сидящего за столом человека. Но сердце его все равно сковывал ледяной ужас. Миша вспомнил слова девочки, объяснившей ему, что судьба… или Бог? В общем, что ему дали второй шанс. Что он может сейчас одним поступком искупить всю свою жизнь. Мише очень нравилась эта мысль, он хотел верить в нее, но не мог.
Он вспомнил последние дни, как он тайком пробирался в Москву по ночам, окольными путями, избегая людей и патрулей. Как он добрался в товарном составе до города, дождался ночи. Как близок он был к свободе – пара шагов его от нее отделяла… Мальчику было лет четырнадцать, не больше. Миша был уверен. Его выдавал легкий пушок над верхней губой. Форменная шапка съезжала на уши. Не надо было его убивать, но он запаниковал. Всадил нож прямо в горло. Снизу вверх, почувствовал, как лезвие чиркнуло о челюсть… И что? Вот это тоже можно искупить? Выражение ужаса в детских глазах, отчетливо видная мысль о том, что жизнь, которая даже не успела всерьез начаться, кончается? Миша не верил в искупление. Он не понимал, как кто-то, Бог или не Бог или как там его, может его простить. А что будет дальше, он тоже теперь знал. Каждый раз, когда он закрывал глаза, он вспоминал увиденное… Не холодную тюрьму, в которой он не провел даже суток, и не двор, где его расстреляли, а то место, куда он попал потом…
Миша открыл глаза и шагнул вперед. Заученным движением сдернул с плеча автомат и остановился. Человек увидел его, трубка выпала из его рук. Он резко встал, практически подпрыгнул со своего удобного кресла и визгливо закричал. Миша стоял, наставив на него автомат, и просто смотрел. Смотрел, как искажается от крика и испуга рябое лицо, как темное пятно расползается по светлым штанам. Он смотрел, но не видел этого. Даже с открытыми глазами ему в мельчайших деталях привиделось его будущее, в котором не было прощения, в котором его обманут и отправят туда, откуда ненадолго забрали… не бывает вторых шансов. Не бывает прощения. Миша повесил автомат обратно на спину и сделал шаг назад. Исчез. Растворился в тени.
За его спиной человек кричал на охрану, слышался топот тяжелых сапог. Завыли сирены, двор наполнился светом прожекторов и криками людей. Залаяли собаки. Миша скользил по теням Кремлевского дворца к потайной двери, через которую он совсем недавно попал сюда. Нет никакого прощения. Нет никаких вторых шансов, и если ему дали возможность еще хоть ненадолго отсрочить неизбежное наказание, то данным ему шансом он и воспользуется. А в сказки про искупление пусть другие верят. Тищенко Михаил Фомич, дважды судимый, пятьдесят два года от роду, тихо закрыл за собой дверь в мир живых. Здесь, в Подмосковии, было тихо. Здесь его никто не найдет.
Когда они дошли до церкви, у Лизы не осталось сил, чтобы хоть как-то разглядеть жилище Фомича. Старик на руках донес девушку до подстилки из сена и заботливо накрыл одеялом. Сквозь сон Лиза слышала, как он с кем-то говорит, слышала звук удаляющихся шагов,
