каким он был, если ты вообще помнишь, — мужчина молчал. — Ты похож на парня, тоскующего по Башням-Близнецам даже не потому что так делает весь мир — из солидарности, а из-за того, что через день после их обрушения не нашёл, где купить себе кроссовки. А он — вот этот седой старик — видел, как они горели, — Хантер вновь указал на пилигрима и поднялся со стола. — Слышал взрыв и вытаскивал осколки стекла из рук, потому что стоял прямо под зданием. Видел, как люди превращались в прах или выпрыгивали из окон просто потому, что другого выхода у них не было. Бежал от сотен тысяч тонн падающего бетона и тел, видя то, как они сметают рядом бегущих. Но хуже всего, что он знает… знает, что виновные в этом теракте ещё долго топтали землю по ковровым дорожкам — сидели и, наверное, сидят в своих бункерах, пока он выл на костях, потому что мир так работал. Быть человеком прошлого — не значит одеваться, как раньше, или иметь зачатки этики, слушать старую музыку или украшать ёлку на Рождество. Быть человеком прошлого — значит пережить самые большие лишения, на которые способен человек. Выжить, когда все умерли. Но и после всего этого в нём, в этом старом мешке знаний, жил и мяса, больше жизни, чем в нас обоих; больше, чем во всём этом городе жизни. И, поверь мне, радуется он вовсе не тому, что мир сгорел в огне, а он выжил — нет. Он радуется, потому что здесь, в куче пепла и останков, в мире бессмысленных смертей и кровавых рек, просто некому зажечь этот огонь заново. И хуже… — он смотрел на Мафусаила, который, казалось, читал по губам, — хуже, чем вчера, для него никогда не будет. Ни сегодня, ни завтра — никогда. Вот, что значит «человек прошлого», — он вновь осел на неудобный стул. — Ты же больше похож на простака посреди дождя, который горюет за догоревшей спичкой.

— Я уже высказывал своё желание вдавить тебе глотку тростью? — с тем же безликим выражением лица, спросил Воланд, смотря на улицы.

— Да.

— Отлично.

Силуэт скрылся в проеме. Вопросов становилось больше, чем ответов, а предположений — больше, чем вопросов. Джеймса всё ещё не было. Прошло более получаса с ухода девушки.

— Сеньора, мэм, мисс, хватит! Друг! Друг, понимаете? — сверху наконец раздался знакомый голос. — Amico? Amigo? Freund? Мать твою… Дай пройду-то!

По деревянной лестнице, что была у ресепшена, пролетел напарник наёмника, чуть не снеся его на лету всем своим весом. За ним бежала та самая девушка в платье, говоря что-то настолько не членораздельное, что Хантер, увы, не смог опознать в этом ни один из языков — слова то замедлялись, то ускорялись, скатываясь в неразличимый сумбур из странных звуков, в слогах, если так их можно было назвать, чаще всего не попадалось ни одной гласной, а самые громкие всплески бреда больше напоминали рык, нежели разговор. Увидев эту картину, парень кинулся к своей сводной сестре и пытался что-то шептать ей прямо в лицо, пока она всё ещё махала руками в сторону Виттимы. Через несколько десятков секунд сцена кончилась — девушка вновь опустила руки, скрестив их внизу, и опустила глаза в пол.

— И что это было?

— Да я только пройти мимо неё хотел! Она зашла в номер и спокойно сказала: «На главном входе Вас ждут люди с оружием. Уходите через запасной выход». Ну, я попросил описание «людей», узнал тебя, а когда… Погоди… Что за хрень с твоими волосами?! Ты действительно седой?! Как так? — парень опомнился и заметил «небольшие» изменения в человеке, которого он знал, а наёмник лишь отрицательно покачал головой на замечание, что значило: «не сейчас». — Ладно-ладно. Блин, белый весь… Я узнал в одном из людей тебя — ещё тогда подумал, чего это «два седых мужчины»? Сказал ей: «Спасибо, но я сам разберусь», — и попытался выйти из номера. Она стала настаивать. Потом просто задерживать меня, а потом… Не знаю… Это, — просто указывая на девушку, сказал он; старик кивнул.

— Пыталась остановить, говоришь? — Уильям из Джонсборо подошел к менеджеру, направив на него пушку. — Что, «лишь бы слухи оказались правдой»? — тот быстро забежал за ресепшен.

— Ох, блять, прошу прощения, — администратор вытащил из-под прилавка обрез, голос его же сделался странно высоким. — Но, надеюсь, и так было понятно, что шанс на то, что вы не врёте, был довольно мал! А как по-мне: шла бы нахер вся эта идея отсылать людей с пушками именно сюда! Не нужны вы здесь! — сотрясая воздух стволом, прокричал парень.

— Идея?

— Блин… Блять… Да, мать твою — идея! Все идиоты, которые додумаются приходить в город с чем-то, длиннее, чем рапира, отсылаются сюда — в «Изнанку»! И хрен я его знает, зачем это нужно, когда такие же дебилы ходят по улице с оружием и бросаются на людей с петлей! И доверять вот ему, — ткнул он в Мафусаила, — я не буду! Иди нахер со своей народной поддержкой! А теперь хватит уже тыкать в меня!

— Ладно, — сказал охотник, сняв палец с курка и подняв запястье с оружием вверх, — Допустим. Предосторожность — ещё не преступление. С мнительными владельцами — всё. Джек! — старый пилигрим дёрнулся, как от удара током — он не любил своё настоящее имя. — Сколько здесь заколоченных отелей в городе?

— Два, насколько я знаю. Один ты видел — проходили же. Думаю, в минутах четырех-шести быстрой ходьбы отсюда. И второй… А второй — на болотах. Он заколочен из-за оползней, как и весь район — не думаю, что тебе туда.

— Ясно. Джеймс, держи пушку, — наёмник кинул ему винтовку в руки, — Скоро вернусь. Под утро, быть может. Потом и поболтаем… Есть у меня пара вопросов, а ты, думаю, тоже молчать не собираешься. Да, и уедем мы как можно быстрее. Чем дальше — тем больше меня тошнит от этого города.

* * *

В меру тяжелые ботинки раскидывали по обе стороны от себя влажную грязь. Моросило. «Да, действительно дождливая осень». На плащ с небольшими потоками вихря налетали десятки тысяч едва заметных капель, чтобы тут же уступить место другим. Голове было холодно — на макушке не хватало кепки, но Уильяма грела