той семьи навсегда. В этой жизни… Смерти. Хотел. Но я услышал крик этой девочки. Человеческий. А Клара… Каждый раз я думаю о том, что можно было бы по-другому… Когда я добил её и её брата, поверь, мало что уже оставалось от этого… — мужчина ударил себя по икре ноги. — Мало что остается вообще. Но я поднялся наверх. С болью. С адской болью. Каждый шаг, каждая ступень… Я открыл дверь и увидел её — маленькую, голодную, грязную, чумазую. И она… Она не говорила мне — она рычала на меня. Подобно своим родичам. Ты представляешь, насколько это тяжело?! Слышать, как твои любимые рвутся на части там, за стеной? Как умирают, наёмник?! Она не нашла лучшего способа… Она подумала, что единственный способ достучатся до семьи — стать как они. Днями. Часами. Вечно долгими минутами она пыталась… Джина… И эти припадки нагоняют её до сих пор, стоит ей занервничать…

Снаружи улицы раздался непонятный шум, прервавший рассказ.

— Я так и не смог вернутся в этот дом. Не так, как того хотел. — мужчина выдохнул и, поправив рубаху, встал точно перед стариком, Хантер поднялся в ответ. — Прошло уже девятнадцать лет, но всякий раз, когда я прохожу здесь, всякий раз, когда вижу это место — оно напоминает мне о них. Я не святой, Уильям из Джонсборо, и не прошу меня жалеть, рассказывая, но, надеюсь, что ты понял… На примере меня самого, ты понял, что цель оправдывала средства — что рискни эти два идиота, которых я повесил после, зайти в этот дом и убить одного человека — не умерло бы пять. Так же я поступал и с каналом — решал проблему ещё до того, как она возникнет, — в глазах Воланда загорался огонёк. — Загонял тех, кто отказывался идти, потому что нужно было. И плевать было на жертвы. Плевать, потому что каждая семья, каждый маленький домик в этом грёбаном городе уже переживал свою трагедию. Да, я допустил сотни новых, но остановил тысячи — тут уже ты волен судить так, как хочешь. Я сделал свой выбор и несу наказание за него всю жизнь.

Уильям Хантер молчал — смотрел прямо в глаза и пытался понять, правда ли то, что за всеми теми смертями, что произошли там, в Кав-Сити, у тех людей могло оставаться ещё что-то живое? Но нет — глаза Воланда вновь сделались пустыми, а лицо — безразличным. Охотник схватил ампулу со стола и, захлопнув дверь, поспешил удалиться. Да, возможно, именно за то он и ненавидел тот город — за умение адаптироваться быстрее, чем он сам.

Он неспешно вернулся в Изнанку, оставил всё оружие и плащ Мафусаилу, всё ещё болтающему с парнем, и пошёл на поиски местной тюрьмы. Найти участок было довольно просто — на карте он обозначался небольшой золотой звездой. На деле же это оказалось небольшим двухэтажным зданием, окон в решетку в котором, на удивление, не было.

* * *

— Моё имя Хьюи Ланз, мне назначен допрос у судьи номер ноль-ноль-четыре, — низким голосом проговорил Уильям двум судьям-охранникам, стоявшим у входа.

— Не рановато ли для допроса? Три часа ночи, мужик, — сонно проговорил один из них.

— Чувство глубокой социальной ответственности заснуть не даёт, ваша Честь. Так что?

— Её один хрен нет, — так же сонно проговорил второй. — Ночная смена. Будет здесь к пяти-шести утра.

— Я подожду внутри? Погода — дерьмо, — он указал на всё ещё моросящий дождь.

— Как только увижу твою карту.

— У судьи моя карта — отдал, как залог того, что не сбегу. Да и что, по-вашему, сможет сделать старик без оружия и в одной рубахе? Сам себя убью, чтобы на допросе не быть? Сожгу участок, чтобы было негде допрашивать? Да ладно вам — жена меня домой пускать не хочет. «Здесь ночуют только честные люди», — женщины, мать их.

Залившись громким смехом, стражники впустили человека из Джонсборо, предварительно проведя процедуру сонного обыска — не заметили бы даже шпагу, выпирай она из рукава. Ему показали на небольшой стул, где можно «упасть на пару часиков» и вновь вернулись на службу. Само помещение из себя представляло несколько небольших комнат, содержимое которых можно было разглядеть через небольшие окошечки в двери — раздевалка, комната для допросов, холл, запертая лестница на второй этаж и подвальные помещения. Рассуждая из того, что на окнах второго этажа не было решёток, наёмник решил для себя, что камеры находятся в подвале. Дернул дверь — не заперто. Он достал миниатюрный шприц и набрал в него содержимое ампулы.

Спускаясь по лестнице медленными шагами, он обдумывал то, как должен был поступить. С одной стороны, всё было просто, а с другой… слишком сильно ему хотелось узнать причину того, зачем же человеку, который чтит судей больше, чем себя, заказывать одного из них.

— Я хочу признаться в убийстве, — сказал Уильям фигуре в красном фраке, пялящейся в одну точку.

— Чешешь, дед, — не поднимая головы со стола, ответила ему маска, которую явно не удовлетворяла монотонная работа охранника.

— Этот человек — ты, — фигура оживилась, но в ту же секунду вновь осела на стул перед камерами.

— О, да. И зачем бы тебе всё это говорить? Чтобы я испугался перед смертью? Как тебя вообще сюда впустили?

— Мне интересно знать, за что тебя могли заказать.

— А-а-а-а, так ты типа наёмник. Крутой, да, старый? Песок не сыплется?

— Скажи, кто отвечает за вас, судей? Есть какая-то верхушка над вами? — парень вытащил пистолет и положил его перед собой на стол.

— Какой-то полуслепой хер в белом костюме? Да, есть. Не делает практически ничего. Чёрт, да его только один раз и видел — грёбаный белый воротничок. Нет, идея-то с судьями неплоха, но как он умудряется сохранять костюм чистым?

— Надоел.

Наёмник одним рывком оказался у стола и, скинув пистолет в тёмный угол — к ступенькам, ударил прямо по маске. Парень быстро оклемался, и старик, получив под дых, оказался запертым в одной из камер.

— И нахрена? — спросил тот, поправляя своё средство маскировки.

— Ну, мне же чётко было видно, что ты не воспринимаешь меня всерьез. К тому же я знал, что через маску удар слабее проходит. Сядь, — Уильям Из Джонсборо беззвучным движением указал ему на лавочку, что находилась в его