Шрифт:
Закладка:
Девочки остались в доме с бабушкой, а мы с Доном, стоя под яблоней, спорили под его рефрен «не хочу жить в Ванкувере». Он махнул рукой в сторону ледника Кокани, где мы могли бы ходить в пешие походы и кататься на лыжах, и сказал, что именно поэтому хотел поехать в Канаду.
– Просто будь уверена в себе, и тебе не понадобится эта работа, – объяснял он. – Вдвоем мы справимся.
Я смотрела в сторону гор, где кедры отбрасывали тень на заманиху и лизихитон, где в нос ударял сладковатый органический запах лесной подстилки, где свежая журчащая вода придавала мягкость волосам, на пнях росла гекльберри и ручейками цвел копытень. Там, где старые леса постепенно вырубали, высаживая вместо них ряды пихт, сосен и елей.
– Но у меня больше никогда не будет такой возможности, – возразила я, представив, как это предложение кружится и исчезает в канализации.
Муж хотел спокойной жизни, подальше от чужих ожиданий, что он станет доктором, юристом или бухгалтером, поближе к горнолыжным склонам. «Познакомьтесь, мой сын – доктор», – говорили мать и тети Дона о его брате и кузенах, в то время как Дон с отцом обсуждали рыбалку и бейсбол. Даже во время нашего знакомства, когда ему было двадцать девять, он рассказывал, что собирается уехать в горы, но я была настолько поглощена своим стремлением понять лес, что не воспринимала его слова всерьез.
Я отделила один из тройных прицветников раскрытой пихтовой шишки и провела пальцем по красному углублению в форме сердца, в котором когда-то лежало семя-крылатка. На грядке в мамином саду рос новый саженец пихты, и его кожура отвалилась от семядоли. Кора этого маленького деревца покроется морщинами только через сто лет.
– Я тоже люблю Нельсон, – сказала я.
Но я хотела получить должность профессора, потому что вскоре потеряю нынешнюю работу. Что бы мы ни решили, один из нас будет несчастлив. А если я не справлюсь? Возможно, большой город окажется таким же ужасным, как опасается Дон. Я тревожилась, что слишком сильно нагружаю наших дочек, наш брак.
– Нам не нужно много денег. Мы можем просто жить в лесу, – настаивал Дон.
Мой взгляд скользил мимо края крыши маминого желтого двухэтажного викторианского дома; по ее крутому скату пласты снега могли слетать через проулок на двор соседа. Я боялась, что он может услышать: казалось, Дон говорит очень громко.
– А как же моя работа? У меня все еще куча вопросов, – спросила я, бросив шишку на клумбу, словно бейсбольный мяч.
– Сьюз, воспитывать детей лучше в Нельсоне, – ответил он.
Его губа подергивалась. Как-то я уже видела подобное, когда мы спорили, стоит ли возвращаться в аспирантуру.
Мы ужинали в модном кафе «All Seasons». Я заказала нерку, Дон – что-то вегетарианское. Мы избегали смотреть друг другу в глаза. Наконец я произнесла:
– Только подумай, как весело мы могли бы проводить время с девочками.
Он отодвинул тарелку и посмотрел на меня.
– Я точно знаю, как это будет. Придется два часа ехать через весь город до леса, а когда мы окажемся в спокойном месте, о котором мечтали, там уже будет миллион других людей.
Я не понимала, о чем он. Будучи студенткой в Ванкувере, я никогда не сталкивалась с такими толпами, когда ходила в походы или каталась на лыжах.
– Все не так плохо.
– В Сент-Луисе не было такой природы, как здесь.
– Мы можем приезжать в Нельсон летом.
– Я не буду мистером Мамой, – заявил Дон, и парень за соседним столиком взглянул на нас.
– Я буду рядом, тебе не придется всем заниматься, – сказала я, стараясь не повышать тон.
– Нет, я знаю, что такое эти научные должности. Я видел, как профессора в Орегонском Университете вкалывают всю жизнь. Я же тебя знаю: ты будешь безостановочно трудиться, а я останусь присматривать за детьми, потому что не уверен, что для меня там найдется работа, – настаивал он.
Ниша Дона в области моделирования и анализа данных была невелика, пул клиентов – узкоспециализированным, и он почти никого не знал в Ванкувере. Как вариант – пойти в более крупную консалтинговую компанию, но ему не нравилась сама идея после стольких лет самостоятельной работы отчитываться перед другими. Интерес мужа к работе в лесу всегда был слабее моего – возможно потому, что он родился в городе. Или его больше интересовало создание что-то на компьютере или в домашней мастерской. В этот момент мы выглядели жителями разных планет.
На следующий день мы осматривали выставленную на продажу землю над рекой Кутеней в окрестностях Нельсона, где какая-то пара расчистила в лесу участок, с которого открывался вид на реку; иглы взметнувшихся в небо лиственниц были ярко-зелеными, сорокаметровые кроны пихт – темными и пышными. На площадке, подготовленной для будущего дома, стояла детская коляска, а из палатки вышла молодая женщина с соломенными волосами; один ребенок рядом, другой на руках.
Они с мужем пытались обустроиться, но женщина сдалась, потому что в палатке не было ни тепла, ни воды. Ее муж пригласил нас пройтись по территории. Я перетащила Ханну и Наву через бревна и сквозь кусты, и мы сели под лиственницами. Дон разговаривал с парнем о цене, а я размышляла о том, как это красиво, но невозможно. Мы бы тратили все время на заготовку дров и огород, не имея работы.
Мы продолжали спорить об образе жизни, деньгах, о каждом возможном сценарии, пока водили детей в Лейксайд-парк, гуляли по Бейкер-стрит, рассматривая предметы искусства и книги, покупали мороженое в кафе «Wait’s News», где еще бабушка Уинни несколько десятилетий назад покупала его нам.
Через несколько дней, сидя с девочками под яблоней, Дон сказал:
– Ладно, давай дадим твоей работе два года. Дольше я не выдержу.
Я обняла его, а Ханна помчалась к бабушке и закричала:
– Мы переезжаем в Манувер!
Мы решились. Теперь мне не требовались разрешения Лесной службы; с получаемыми грантами я могла делать все, что хотела. Могла докапываться до основ взаимоотношений в лесу; идеи о связях и общении между деревьями развернулись в более целостное понимание лесного разума.
Первый раз я вела свой курс осенью 2002 года, все еще курсируя между Камлупсом и Ванкувером (триста восемьдесят километров в одну сторону): наше жилье в городе было еще не готово, и требовалось продать бревенчатый
