Я тоже не понимала. Может быть, им не нравилась критика. Или они не могли прислушиваться к женщинам. Несомненно, они все еще злились из-за замечания о раскрашенных камнях. Когда объявили рейс Дейва, он заключил меня в медвежьи объятия и исчез.

Что еще хуже, в моем личном деле в Лесной службе появился выговор за интервью о раскрашенных камнях. Один из руководителей сказал, что профессиональная регулирующая организация – Ассоциации специалистов лесного хозяйства Британской Колумбии – может отстранить меня от работы за высказывания против официальной политики; на его взгляд, это был пример неэтичного поведения. Государственные лесоводы усилили контроль за моими исследованиями, начальство заставило коллег заново прорецензировать одну из моих статей уже после ее публикации. Я начала замечать, что меня отстраняют от участия в новых инициативах. Казалось, моя научная деятельность зашла в тупик. Однажды, когда собирались отменить финансирование, выделенное для публикации одного из моих отчетов, Алан организовал конференц-связь с политиками. Я присоединилась к звонку и объяснила, что всего лишь прошу средства, достаточные для публикации результатов об эффективности расчистки в этом регионе.

– Проблема не в стоимости. Проблема в результатах, о которых вы сообщаете, – прозвучало в ответ.

– Но мои результаты прошли тщательную экспертную оценку, причем не только в правительстве, но и у сторонних ученых, – сказала я, напрягая голос.

Алан заметил, что трата десяти тысяч долларов на обнародование результатов вполне оправдана, к тому же это совсем немного по сравнению с сотнями тысяч, уже вложенных в десятилетие полевых работ. Он был непоколебим и настойчив, и в конце концов публикацию моего отчета с неохотой профинансировали.

Пока шли эти сражения, я каждую ночь прижимала свой растущий живот к кроватке Ханны, наблюдала за тем, как она спит, и размышляла о том, как все докатилось до такой ситуации, о разочаровании и унижении, которому меня подвергают перед коллегами. Я очень любила лес, гордилась своей работой и все же получила ярлык возмутительницы спокойствия.

Научное сообщество тоже проявляло подозрительность. Вера в то, что конкуренция – единственное значимое взаимодействие между растениями, была настолько сильна, что, подавая рукописи для публикации, я ощущала, как мои эксперименты разбирают на части, выискивая ошибки, которых не было. Возможно, через это проходили все, а я просто оказалась неискушенной. Однако я не могла избавиться от мысли, что своей публикацией в «Nature» я опередила известных ученых, которые продолжительное время пытались разгадать тайну влияния сетей на взаимодействие растений между собой, и тем самым вызвала их возмущение.

Через пять месяцев после того выезда в поле на свет появилась Нава, которая сразу же с изумлением оглядела всю эту суматоху. Я положила Наву в слинг, посадила Ханну в рюкзак, и мы, прихватив Джин, отправились в поход по саванновым лесам в поисках голубых соек и цветов кактуса. Мой 398-страничный рассказ о путешествии, сочтенный ерундой, после публикации разлетелся тиражом в тысячу экземпляров. Позже один лесовод показал мне свой экземпляр с потрепанной обложкой и любимыми страницами, помеченными разными цветами; он назвал книгу своей библией.

Когда Наве исполнилось восемь месяцев, я вернулась на работу, но Алан уже предвидел надвигающиеся неприятности. Он посоветовал мне искать новую работу. Консерваторы, недавно пришедшие к власти, сокращали государственные учреждения вместе с научными разработками, поэтому ученым предлагалось при возможности увольняться.

Вскоре со мной связался друг – тот постдокторант-бунтарь из Университета Британской Колумбии, а теперь уже профессор; он сообщил о новой профессорской вакансии. Я не могла даже представить себя на постоянной работе в университете, однако для обсуждения деталей в Камлупс приехал член комитета по подбору кандидатов и посоветовал опубликовать еще несколько статей, чтобы лучше зарекомендовать себя перед конкурсом. К тому времени я уже смертельно устала: Ханне было три года, а Наве – один. Наву отлучили от груди, но она все еще держалась за меня, как привязанная; Ханна же непоседливостью не уступала щенку. А еще я любила наш дом в лесу, вечерние прогулки по лесным тропам и сотни своих экспериментов, с которыми нянчилась, как с собственными детьми.

Кроме того, сорок один год – не слишком ли поздно для начала преподавательской деятельности?

Заявку я все же подала. Дон поддержал меня, но не хотел переезжать в Ванкувер, несмотря на то что ему не нравилось жить и в Камлупсе, где я работала. Побывав в маленьком городке Нельсон, расположенном в бассейне Колумбии недалеко от Некаспа, где выросла моя мама, он загорелся идеей переехать туда. Лес там был пышным, городок – маленьким, темп жизни – медленным, люди – образованными, либеральными и артистичными. Я понимала его тягу. В конце концов, в Нельсоне обосновались многие из моих родственников, и наши девочки оказались бы поближе к моей маме – их бабушке Джун, к тете Робин и дяде Биллу, кузине Келли Роуз и кузенам Оливеру и Мэттью Келли. Но он был таким маленьким и отдаленным, что для нас там не оказалось работы. И – невообразимо – я больше не смогла бы заниматься своими исследованиями. Комиссия включила меня в шорт-лист, состоящий из сотни претендентов, и в середине зимы я полетела в Ванкувер на собеседование, сказав себе, что в моей власти согласиться или отказаться.

Через несколько месяцев мы с Доном и девочками приехали к маме в Нельсон. Снег едва сошел с перевалов, на озере только растаял лед. По озеру Кутеней плыли первые парусные лодки, на кустах снежноягодника вдоль обочин улиц, усаженных деревьями, распускались листья. Дон мечтательно вздохнул. Когда мы ехали по Кокани-авеню к дому бабушки Джун, Ханна возбужденно кричала о пасхальной охоте за яйцами со своими кузенами, а Нава смеялась за компанию с ней, хотя ей только что исполнилось два года, и она еще не понимала этих восторгов. Бабушка стояла у двери, держа в руках мелки и книжки-раскраски. Пушистый серый котенок Фиддлпафф с шестью пальцами на каждой лапе гонялся за бабочками, скользившими над лужайкой. Ханна взбежала по лестнице, Нава на буксире, Фиддлпафф следом, а я открыла ноутбук и увидела письмо из университета с предложением работы.

Мама немедленно сказала, что я должна соглашаться. Внезапно это стало реальностью, я почувствовала себя польщенной и помолодевшей. Однако Дон напомнил мне о том, что уже когда-то говорил. Он сбежал из родного Сент-Луиса и не хотел снова оказаться среди заводов и пекарен, автострад и метро, прижатых друг к другу построек и небоскребов – в месте, где ближайшие деревья росли в городских парках. Я возразила,