Добравшись до поезда, только когда увидела струны-провода, я вспомнила, что не получила расчет на работе и не забрала документы из школы. А еще профукала четыре оплаченные ледовые тренировки из пяти.

Да, это побег.

Ненадолго же меня хватило. Мне столько всего предстоит рассказать Светке. Но того, что я не смогу рассказать, гораздо больше.

Если непреодолимо давит ощущение, что все вокруг косячат, то, может, косячишь все-таки ты сама, а не они?

Спустя много бесконечных часов, стоя возле знакомого, родного подъезда, около своего настоящего дома, квартира в котором была меньше гостевой ванной Воронцовых, я ощущала спокойствие.

Здесь мои родители. И только расставшись с ними, я поняла, что люблю их. Что никакие деньги Воронцовых не могут купить спокойной семейной гавани.

Да, у них над столом за завтраком летают райские птицы и водопад гремит за спиной, но птицы точно так же срут на их еду, как голуби на мой карниз в родительской квартире под грохот труб из-за перекрытой на пару часов горячей воды.

Глядя на экран телефона, я все-таки сделала очередную попытку и набрала номер Кости. Длинные гудки. Никакого ответа. Или я не понимала его ответ на журавлином.

– Кирюша?.. Наконец-то. Здравствуй! – открыла дверь бабушка. – Ну и сюрприз! Внученька моя!

Она крепко обняла меня через порог и расцеловала в обе щеки.

– Бабуль, привет, а мама с папой дома?

– Они к врачу поехали, а меня попросили покараулить доставку. Какую-то бандероль им из Москвы прислать должны. Вот, – поправила она очки и прочитала с желтого стикера на двери, – с часу до пяти. Ну я и жду! Никак не думала, что мою любимую внучку-бандерольку дождусь! Кушать-то будешь? Устала, поди, с дороги? А это что за штука у тебя?

– Самокат, бабуль. Я его на помойке нашла и починила.

– На помойке? Говорят, огригархи они, а ты по помойкам.

– Олигархи, ба!

– Ну ты давай, умывайся, а я блинчиков испеку, – засуетилась бабушка, протискиваясь мимо меня к кухне.

Хорошо, что родителей нет. Я успела спокойно осмотреться в таком родном, но почти забытом месте. В большой комнате папа снова наполнил аквариум рыбками. Тянуло сесть напротив и пересчитать их, но я вспомнила, что дома бабушка, и сдержалась.

В моей комнате все было на местах – разбросано именно так, как я оставила. Накрененные книги на полке, толстовка на подлокотнике кресла, гирлянда с лампочками-звездами вдоль стекла. С левой стороны гирлянда отклеилась, скотч ее не удержал, но мне так нравилось – кривой, съехавший набок горизонт, потому что ему так удобно, такой же принципиальный, как я, – не распрямишь, если не захочет.

Костя и Максим. Я наморщилась.

– Не морщись, внучка. Что ты, что ты! – зашла в комнату бабушка.

– Ба… – облокотилась я о спинку кровати, – я накосячила. Ну то есть… сделала кое-что неправильное.

– Что не так? Чего такая грустная вернулась? Говорила я Игорю, зря он отправил тебя туда, ох зря.

– Я думала, это они пригласили. Зачем папа их попросил?

– Помочь думал, Кирюша. Думал, встреча с ними поможет во всем разобраться.

– Ба! Как мне разобраться! Я… запуталась…

– В чем, Кирюша?

– В паутине из крапивьей нитки. Она больно жалит лапки журавля, не дает ему улететь.

– Не понимаю, внучка, какого такого журавля?

– Серого, – произнесла я, типа с большой буквы, – лапки Серого журавля с покалеченной спиной и сломанным крылом.

– Ой, Кирюша… переломы срастаются, затягиваются ожоги, как и жизнь, которую ты упускаешь, пока живешь в прошлом.

– Я ничего не выяснила. Они богатые и несчастные. И тоже с прибабахами. Даже у Воронцовой-старшей свои заскоки.

– У Владиславы Воронцовой?

Она выудила из потока моей речи самое для нее важное, как Костя когда-то переспрашивал про Макса, хоть минуту назад я рассказала ему об уравнении смерти. Еще немного – и я решу поступать на психолога.

Кажется, я начинаю понимать человеческие души.

– Ты тоже? – смотрела я на бабушку, готовая вот-вот расхохотаться.

– Что тоже, Кирюша?

– Ты боишься… Ты что-то знаешь? Про меня, да?!

– Кирочка, внученька, да что же это…

– Не называй меня «Кирочка»! Ненавижу это уменьшение!

– Не нужно оно, не нужно, – бормотала бабушка, делая короткие вздохи, – не нужно тебе это… зря ты поехала… говорила, не надо пускать…

Ее пальцы разжались, и вот уже второй человек за сутки грохнулся без чувств мне под ноги.

Дотянувшись до мобильника, я позвонила в «Скорую». Ну что я за неудачница такая, что ни сделаю, все только порчу! Воронцов грохнулся с приступом, бабушка следом, чуть свадьбу не расстроила, а Макс и вовсе сбежал.

…куда же сбежать от всего этого мне?

Глава 14

Под синяками звезд на потолке

Наконец-то в дверь раздался звонок. Всем сразу стало невыносимо тесно, когда в небольшую прихожку вошли фельдшер и медсестра, мои родители, еще и курьер с бандеролью из Москвы.

– Кто болен?

– Что случилось? Кира, это ты? – уставился на меня отец.

– Распишитесь в получении посылки! – никто не обращал в хаосе внимание на курьера.

– Сюда! – позвала я врачей в свою комнату. – У нее что-то с сердцем!

– Кира? – вжался в стену отец, пропуская медиков с реанимационным набором. – Да что тут у вас?

– Бабушке плохо.

Мама прикоснулась рукой к моей щеке и скрылась в комнате. Она ничего не сказала, только слабо дернула уголком бескровного рта.

– Кто-нибудь распишется или нет? – надрывался курьер. – И покажите, куда отгружать.

– Игорь, я в порядке, – услышали мы голос бабушки. – Обрадовалась, что Кирочка вернулась… старая уж. От всего сердце кроет. Вот и помутнело в глазах-то.

Я слышала, как надламываются ампулы с лекарствами, как мама, судя по звуку, окончательно срывает нитку созвездий с горизонта окна, распахивая форточку, курьера с посылкой же больше не слышал никто.

Самые долгие двадцать минут, за которые я пересчитала рыбок в аквариуме трижды. Если не ошиблась, в этот раз их было… двести двадцать две.

– Выздоравливайте, бабуля, – уходили врачи «Скорой», вынося треногу от капельницы и реанимационный набор, который им, к счастью, не понадобился.

Через порог распахнутой двери заглядывала соседка тетя Зина, сжимая мусорное ведро пальцами и незажженную папиросу зубами.

– Кира, я чирканула там за вас-то, – кивнула она в сторону, – мальчик так просил, так надрывался. А че там с бабкой-то твоей? Не померла ль?

– Сплюньте! – сморщилась в стопятисотый раз за день.

– Тьфу ты! – постучала она по дереву. – Ремонт вы, че ль, удумали?

– Ремонт? Нет, не знаю, а что?

– Да мальчик-то рулон обоев