– Кира, позволь мне войти.

В принципе, мое желание сбылось. Это не были все вышеперечисленные обитатели дома, вот только я как-то совсем забыла про Сергея Владиславовича.

Поднявшись с колен, я повернула ключ.

Воронцов-старший окинул меня взглядом. Долго смотрел на синяки, оставленные ремнями безопасности, что виднелись возле бретелей майки.

Он застал меня у распахнутого чемодана, куда и половина вещей из шкафа не влезет. Но это были не мои вещи, не мой шкаф, две недели назад не был моим и Костя.

– У нас случился разговор, – сел Воронцов на рабочее кресло напротив ноутбука. Тоже не моего. Он опрокинул чайник уже остывшего кипятка и быстро выпил, расстегивая верхнюю пуговицу ворота рубашки. – Серьезный разговор между мной, Владиславой и Константином. Как итог, решение следующее.

Воронцов говорил не быстро и четко. Сразу видно – бизнесмен с ледяной хваткой.

– Ваш поцелуй – пустяк. Вы юные и горячие. Сами такими были, – заметил он фотографии на доске из пробкового дерева, куда я приколола снимки, отданные Воронцовой. – Этот пустяк ничего не значит. Походы налево – ерунда. А у вас и похода не было, так, поворотником помигали на перекрестке. Константин принес извинения.

– Что?..

– Свадьба состоится. И, – не дал он мне снова перебить его вопросом, – ты по-прежнему приглашена. По-прежнему можешь жить здесь. А вот Константин уедет.

– Вы готовы выдать единственную дочь замуж вот так? За парня, который будет мигать поворотником на каждом втором перекрестке?

– Я не согласен! – рявкнул Воронцов, начав задыхаться и кашлять, пробуя ослабить галстук. – Не согласен, Кира! Но она… Она. Алла! Моя единственная дочь. Я сделаю все, что она пожелает. Она желает выйти за него.

– Вы ничего хорошего не делаете для Аллы. Она ваш бизнес. Капризный бизнес. Я даже не знаю, кто из вас больше хнычет. Вы – кто просит формулы для новой косметики и лекарств, или она – которая попросила подарить ей Костю – жениха? А я тогда кто? Ручная обезьянка? Ну хоть не резиновая кукла для Макса… Зачем я здесь? Зачем вы меня позвали?!

– Я не звал тебя, Кира. Твой отец попросил. Он хотел, чтобы ты уехала на время.

– Мой отец?

– Ты не знала?

Воронцов опустился на корточки возле меня, закрывая крышку несобранного чемодана. Я заметила багровые пятна на его руках и шее. Кожа переваливалась за края воротника, стянутая галстуком, что не давал ему дышать. Он все еще кашлял и становился с каждым разом все краснее.

– На детской площадке, – дернув вниз фотку, я порвала ее воткнутой иглой, – что тогда было? О чем вы все молчите?!

– Смерть… – прохрипел Воронцов.

– Смерть? Но кто умер?! Кто?!

– Все, что было живым, Кира. Воды, – кашлял он, не в силах встать на ноги, – Кира… воды…

– Имя! – требовала я. – Назовите имя!

Подскочив на ноги, я протянула ему целый чайник, откуда он пил, проливая на рубашку.

– Нечем дышать… Мне нечем дышать, – упал Воронцов на бок и запыхтел, как выброшенный на мелководье десятитонный кит.

Ринувшись к окну, я заорала, заметив возле «Ауди» Женю:

– Женя! Помоги! Тут Воронцов! Ему плохо!

– Вопрос… Кира… – шевелились его губы, – ты неправильно… спрашиваешь…

– Я позвала Женю, потерпите! Сейчас отпустит.

– Прости нас, Кира, прости, – его пальцы рыскали по ковролину. Он что-то искал, и на всякий случай я взяла его за руку. Воронцов крепко стиснул мои пальцы, – прости…

– Кира, отойди, – вбежал в спальню Женя, – что здесь произошло?

Он набрал с телефона, висевшего на шее на красном шнурке, номер, сказав:

– Десять пятьдесят два, резиденция.

Женя поднимал Воронцову веки, считал пульс на артерии, задавал вопросы, проверяя, в сознании ли тот.

– Сергей, – выставил он три пальца, – вы видите, сколько пальцев я показываю? Вы знаете, какой сейчас год?

– Имена… – еле услышала я голос уставившегося в потолок Воронцова, – имена, Кира… Не имя…

– Кира, какие имена? Что произошло? – осматривал Женя комнаты, заметил опрокинутый возле руки Воронцова чайник. – Он пил отсюда? А ты? Кира, ты пила?

Я вздрогнула.

– Он да… я – нет.

Через несколько минут по лестнице взбежал табун ног. Метнулись носилки. Взмыло вверх грузное тело Воронцова. Он продолжал стонать, пыхтеть и задыхаться. Я видела, как набухли вены на пальцах рук, как пот, стекающий по вискам, пропитал темной бороздой его шелковую рубашку.

Оставшись одна, я набрала номер Кости. Если верить истории звонков, спустя пять минут их было уже сорок шесть. Неотвеченных.

Прикрепив чемодан к самокату, напоследок я отправила Косте СМС.

«Возвращаюсь домой. Будь счастлив».

– Яна, какая у тебя фамилия? – опередила я ее вопрос, стоило ей встретить меня у ворот с чемоданом и самокатом.

Она руководила разгрузкой штанг с привезенными из прачечных вещами.

– Кира, что это на тебе? – пробовала она стряхнуть с моих волос пенопластовый снег.

– Уезжаю. Какая у тебя фамилия, Ян?

– Перова, – ответила она, пожав плечами, – но куда ты собралась? Я не понимаю.

– Почти, но все-таки не птичья.

– О чем ты? – обеспокоенно смотрела она то на меня, то на здание Каземата, возле которого мигала сиреной «Скорая». – Что тут опять случилось?

– Воронцову-старшему плохо. Он упал у меня в комнате.

– О боже! Я побегу… мало ли что. А ты? Ты правда уезжаешь? Прямо сейчас?

– Так правильно, – оглянулась я, – ты только посмотри: Максим сбежал, Воронцов с приступом, свадьба Аллы и Кости под угрозой срыва. И все из-за меня. Я хотела помочь своей стае, а вместо этого разорила чужое гнездо.

– Это не ты, – пыталась Яна поддержать меня. – Думаешь, аллергии Максима не случалось раньше? Или отстраненных отношений Аллы с Костей? Наоборот, ты расшевелила их. Как акупунктура. Вроде иголка, но всем на пользу.

– Я шарлатанка, а не медик.

– А как же школа, работа и конкурс?

– Будут другие школы, конкурсы, работы. И даже другие Кости и Максимы, – вцепилась я в руль самоката, перенося на него часть своей боли.

Дернувшись рукой к штанге, Яна расстегнула молнию чехла и накинула мне на плечи синий пиджак из кампуса с тремя ветками красной пшеницы на гербе.

– Не замерзни, – поправила она лацканы, – я буду скучать.

Яна обняла меня, гладя по растрепавшемуся хвосту. От нее пахло дорогим парфюмом, и я была уверена, что ее уверенные сильные руки много раз смыкались в объятиях. Она выпустила меня первой, аккуратно отстранив, словно старшая сестра отпускает младшую из-под крыла во взрослую самостоятельную жизнь.

Накрапывал мелкий дождик. Еще немного, и мне придется ехать по Рублевке с дворниками на солнцезащитных очках, под которыми я прятала опухшие от слез глаза.

Я не обернулась.

Ни на дом, ни на призраков,