листового железа было проще простого; его лапы были припаяны к наконечнику железного стержня, но не прикреплены штифтами, так что, для того чтобы его вытащить, нужно было лишь дернуть снизу вверх. Однако же преступники, в спешке этого не заметив, перерезали стержень при помощи кусачек. Уж не для того ли, чтобы замаскировать производимый кусачками шум, потребовалось кукареканье петуха?

Исчезнувшие ветви достаточно большие, судя по обрубкам. Не отпилены, а отрезаны при помощи небывалой мощности секатора… Шар, украшавший вход в трактир, не сорван, а срезан с удерживавшей его цепи, вероятно, этим же секатором… Все кражи совершены на улице и в ночное время суток… Ни в одном из случаев не были взяты два одинаковых предмета: к примеру, если пропали две ветви грушевого дерева, одна из них была покрыта листьями, а другая – почками.

Пропавшие кочаны капусты, домашняя птица тоже были разных сортов и видов…

…Ничто не указывает на то, что кто-то взбирался по стене трактира или сейсельской мэрии. Никаких следов не обнаружено и на крытом черепицей шпице колокольни в Англефоре…

…Непонятно и то, как можно было унести, не оставив ни единого следа, плуг, тележку и прочие тяжелые и громоздкие предметы… Все бы объяснило использование дирижабля, однако же маловероятно, что кто-то мог пойти на подобные траты ради обычной шутки… По деревням ходят самые фантастические слухи. Как всегда, свою старую роль в них играет дьявол. Никому нельзя верить… Выполненная в натуральную величину статуя, украденная из сада в Англефоре, стала настоящим кошмаром. Местные жители говорят, что она была весьма красивая и «выкрашенная так, чтобы походить на живого человека».

…Один из солдат национальной гвардии, спустившийся с горы, сказал мне, что слышал в лесу средь бела дня странные резкие хлопки, напоминавшие щелканье кнута.

Учитывая то, что он обнаружил там деревья со срезанными верхушками, он приписывает эти хлопки работе мощного секатора. Кроме того, он случайно ступил в небольшую лужицу свежей крови, появление которой на земле он объяснить не смог ввиду того, что находилась она не под деревом (с которого могла пролиться кровь какого-нибудь животного), а на прогалине и что рядом с этой лужицей он не нашел перьев, клочков шерсти или других свидетельств происходившего там сражения. Этот солдат произвел на меня впечатление весьма нервного человека, у которого после всех этих россказней начались галлюцинации. Когда я попросил его развить свою мысль, он замкнулся и больше не произнес ни слова.

Вывод: мы имеем дело с группой людей, оснащенных всем необходимым для проведения любого вида работ, не испытывающих недостатка в денежных средствах и имеющих целью нагнать страху на своих жертв. (Два поденщика, за которыми установлена слежка, должно быть, лишь сообщники.) Вот только чего ради распространять этот страх? Ради него же самого? Или же в качестве некоего предварительного анестетика? Что это? Комедия или всего лишь пролог? А если так, то не пролог ли к некоей драме?

Это было ни то ни другое.

Или, скорее, это было сразу и то и другое.

Глава 3

Летучие воры

Двое итальянских поденщиков понятия не имели, что подозрение падает на них. Единственных странных путников, единственных незнакомцев, их стали обвинять тем более настойчиво, что эта виновность должна была, если можно так сказать, «деклассировать» сие злоключение, ниспровергнув его с высот чего-то потустороннего, до которых его подняло деревенское воображение.

«Эти пьемонтцы! Этот чужеземный сброд! Да разорвать их на части, здесь и сейчас!..» Но присутствующие жандармы и некий репортер, прибывший из Парижа, не позволили осуществиться этому скорому правосудию. «Уж лучше, – сказали они, – проследить за их действиями». На том и порешили.

Элементарная хитрость подсказывала, что нужно бы дать этим парням работу и кров, чтобы усыпить их бдительность. К несчастью, фермеры от этого отказались один за другим. 23-го числа, вечером, итальянцы получили расчет у одного земледельца из Шамприона (деревушки, разоренной накануне ночью) и заночевали под открытым небом, на опушке близлежащего леса. Двое жандармов, коим было поручено следить за подозреваемыми, спрятались по всем правилам искусства и уснули в обнимку.

Тем временем деревушка Шамприон подверглась разграблению во второй раз. Сарваны присвоили гуся и уток, которых их владельцы оставили на улице, в полной уверенности, что дважды подряд их не тронут. Пропал и декоративный горшок из искусственной бронзы (вместе с находившимся в нем кустом герани), который возвышался на одном из столбов входной калитки. Другой горшок с геранью, стоявший на другом столбе, воры не тронули. Снова этот дух озорства и подтрунивания, свойственный домовым, гномам, кобольдам, гоблинам, феям, джиннам, троллям – и сарванам!

По пробуждении жандармы, столь досадным образом уснувшие на посту, итальянцев не обнаружили, но упорно твердили, что те скрылись в лесу, чтобы незаметно обделать свои грязные делишки, а затем возвратиться к тайнику.

Впрочем, нашелся свидетель, сообщивший, что поденщики ушли рано утром, направившись к Шателю. Один паренек прокатился вслед за ними на велосипеде до этой деревушки, расположенной, как и другие, на дороге, соединяющей Бельгард с Кюлозом, между рекой и горой. Там двое товарищей весь день ходили от одной двери к другой, умоляя нанять их на работу, но им везде непреклонно отказывали: ожидая продолжения странностей, жители Шателя отдавали себе полный отчет в том, что теперь настал их черед страдать. На этих двух парий они смотрели как на предвестников Зла.

А выглядели эти приспешники дьявола вот как: один – высокий и белокурый, другой, словно по контрасту с ним, маленький и темноволосый. Оба затянуты широкими поясами; первый – красным, второй – синим. Оба – в схожей полинявшей одежде бежевого цвета, фетровых шляпах с широкими полями и в тяжелых башмаках; у каждого сума на перевязи и инструменты землекопа.

Наступил вечер, и, отовсюду изгнанные, даже из трактира, они перекусили извлеченным из котомок хлебом и растянулись под кустом, на лесной опушке, со стороны Кюлоза.

Местные жители в страхе перед приближающейся ночью загнали в хлев скот и заперли на засов двери. Солнце еще не зашло за горизонт, а в Шателе уже воцарилась полуночная тишина.

Парижский репортер и новая пара жандармов заняли позицию у слухового окна невысокого амбара, откуда были хорошо видны расположившиеся у куста итальянцы.

Эти трое часовых решили разделить ночь на четыре вахты; пока кто-то один несет караул, двое его товарищей спят. На первую вахту заступил капрал жандармерии Жерюзон, в то время как его коллега Мило и журналист забылись крепким сном на своих соломенных ложах. При малейшей тревоге Жерюзон должен был их