– Неслыханно! Чудовищно… Что по этому поводу скажете? – поднял он голову на Талейрана.

Тот, потупив глаза, пожал плечами. Молчание – залог остаться преданным власти. А власть – это люди. Кто-то приходит, кто-то уходит. А с Баррасом, как понял Талейран, навсегда покончено. Как, впрочем, и с Директорией…

* * *

В ту ночь Бонапарт спал с двумя заряженными пистолетами. Наверное, это было лишним: у ворот был выставлен надежный караул. Но, как говорится, каштан падает – лбы трещат. На сей раз сон оказался крепким, как после выигранной баталии. Хотя оснований для бессонницы было предостаточно.

Самые плохие новости оказались у Люсьена.

– Предупреждал ведь, – ворчал он, – что следовало покончить с депутатами одним махом. И главное – в один день! Мы потеряли время…

– В чем, собственно, дело? – поинтересовался Бонапарт.

– Эти очкастые в Совете пятисот в один голос вопят, что их надули. Следовало прямо сегодня прихлопнуть всю лавочку! Проморгали адвокатишек…

– Не кипятись, – успокаивал его брат. – Без соблюдения законности не обойтись. Депутаты олицетворяют волю народа…

– Да разогнать их всех с помощью гвардейцев! А особо рьяных крикунов – в Консьержери…

– Успеется, – похлопал брата по плечу без пяти минут диктатор. – Главное – пока все законно. С нами армия, а завтра – и вся Франция.

С годами Бонапарт научился понимать французов. Конечно, они не такие вспыльчивые, как корсиканцы, но бывают непредсказуемы. И самый верный союзник от непредсказуемости – заряженные пистолеты. Парижане доверчивы. Поэтому очень любят слухи. И чем очевидное невероятнее, тем больше верят. Отсюда такая тяга обывателя к разного рода гадалкам, предсказателям и прочим шарлатанам.

Уже с вечера 18 брюмера только и разговоров было… о маршале. Нет, не о Бонапарте. О нем-то как раз почти не вспоминали (дивизионный генерал – не маршал). В очередной раз перетрясали косточки бедолаги Тюренна – королевского маршала[88]. Прошел слух, будто бренное тело усопшего додумались выставить в одном из залов Музея естественной истории между скелетом жирафа и панцирем гигантской черепахи, привезенным каким-то адмиралом с тихоокеанских островов. Неслыханное издевательство! Маршал – и рядом со скелетом жирафа! Почему молчат власти?!

Тут-то и проснулись столичные газетчики, просветившие невежд: нет, не издевательство. Таким образом тело знаменитого военачальника было спасено от растерзания вандалами. На этом все и успокоились. И отходя с чистым сердцем ко сну в ночь на двадцатое, парижане совсем не догадывались, что за те двое суток, пока их головы были заняты судьбой останков бедолаги маршала, Франция пережила нечто большее, нежели случившееся в Музее естественной истории…

* * *

Сказанное накануне Люсьену не было самолюбованием. Законность — вот истинный конек заговорщиков. И любой самонадеянный акт, нарушающий эту самую законность, способен разрушить хрупкое равновесие.

В Сен-Клу Бонапарт поехал вместе со всеми, без обычного яркого антуража и свиты. Как все. Туда же спешили депутаты и чиновники. Республика в опасности! Именно по этой причине члены Директории подали в отставку. Все в руках командующего Парижским гарнизоном – генерала Бонапарта. Все законно, не придерешься. С заговором якобинцев можно справиться, лишь изменив Конституцию. Что и сделают сегодня эти самые пятьсот народных избранников и старейшины. Иначе якобинцы вновь установят гильотину. Гильотина страшнее самого ужасного заговора. Поэтому – все в Сен-Клу! Все законно. Директория уступит место трем консулам, которые будут олицетворять исполнительную власть страны.

Время… Время… Время… Его катастрофически не хватает! Черепашьи шажки минутных стрелок будоражат нетерпение сердца. Все будто сговорились. А уж депутаты – точно. Эти близорукие адвокатишки-философы вдруг заартачились. Им, оказывается, гвардейцы – не указ; Советы на то и существуют, ворчат они, чтобы власть не была единоличной. И уж тем более – коррумпированной. Но главное, кричат, не узурпированной!

Не возразишь, хотя явно забылись. VIII год Республики – не третий, когда безнаказанно расправились с Неподкупным. У Робеспьера было право, но отсутствовали надежные союзники; он имел гильотину, но не командовал преданной армией. Потому и проиграл. Среди сегодняшних законодателей были и те, кто, освистав Неподкупного, отправил бедолагу на плаху. Не выйдет, господа, не пройдет!..

Время вконец ополчилось. Было объявлено, что заседание начнется не ранее часа дня (во дворце спешно готовились обветшалые залы). Этого никто не мог предусмотреть. Пока депутаты перешептывались, их испуг постепенно сошел на нет, уступив место привычной безмятежной воинственности. Послышались недовольные возгласы:

– Почему мы заседаем здесь, в Сен-Клу, а не в Париже?!

– Генерал Бонапарт? Который сбежал из Египта?..

– Назовите его полномочия!

– А где же заговорщики?..

Наконец все готово. Совет старейшин заседает наверху, в зале Аполлона; Совет пятисот – в Оранжери. Сначала присяга, потом – прения по поводу изменений в Конституции.

По всему выходило, что эти очкарики все же опомнились. Поэтому, когда бледный от волнения Бонапарт вошел в зал заседаний Совета старейшин, его ждал не самый теплый прием. Генерал, считавший, что его появление будет встречено радостными приветствиями, после того как увидел кисло-враждебные мины, заметно растерялся. И речь, которую произнес Бонапарт перед «мудрецами», напоминала лепет школяра в ответ на отчитывавших его грозных директоров. Чем больше говорил – тем сильнее путался.

– Хватит! – крикнул кто-то из зала. – Скажите-ка, генерал, а как быть с Конституцией?

– Назовите заговорщиков! Поименно!!!

– Долой диктатора!

Бонапарту сделалось плохо.

– На моей стороне Бог войны! – последнее, что он смог вымолвить в ответ на грозные окрики.

Подбежавший сзади Бурьенн прошептал на ухо:

– Пора заканчивать, генерал. Вы уже не понимаете, что говорите…

Они вдвоем двинулись к выходу…

Прохладный ветер снаружи постепенно привел Бонапарта в себя. Что это было – обморок, горячечный бред? Позор! Он дал слабину… Нет-нет, еще ничего не проиграно. Действовать!

И вот Бонапарт уже с четырьмя гренадерами по бокам смело входит в зал заседаний Совета пятисот. В мгновение ока гора превратилась в бушующий вулкан; многие депутаты повскакивали с мест:

– Бонапарт! Вот он! Диктатор!

– Долой тирана! Смерть Цезарю!!!

– К оружию! Республика в руках узурпатора!!!

Последнее кричали якобинцы, обиженные клеветой в свой адрес. Несколько наиболее рослых из них кинулись на Бонапарта с кулаками, намереваясь расправиться с ним на месте. И если бы не мощные плечи гренадер, так бы оно и случилось. Сзади напирали. Пришлось, оттесняя депутатов, спешно пробираться к выходу.

– Вне закона! В изгнание!!! – несется вдогонку.

Люсьен пытается навести в зале порядок. Но из этого ничего не получается. Каждый знает, что председательствующий – родной брат генерала, которого только что вытолкали из зала.

– Требуем проголосовать за изгнание! – несется по рядам.

– За изгнание!..

– Из-гна-ни-е!!! Из-гна-ни-е!!! Из-гна-ни-е!!!

Депутаты словно посходили с ума. Встав со своих