Кульминация турне – концерт под открытым небом, который Йохан дает для гостей администрации. Организатор праздника арендовал лошадь, украшенную головным убором и готовую покатать детишек тех, кто явился на праздник. Что и говорить, не идеальный попался Йохану партнер по выступлению. После трех песен первого отделения начинает моросить, потом дождик усиливается, и гости разбредаются по домам. Организатор однако настаивает, чтобы были исполнены все оговоренные номера, хотя ливень уже стеной. Мы с Ольгой – свидетели того, как Йохан заканчивает концерт, выступая фактически для единственного слушателя – той самой лошади.

Десять дней на западном побережье, когда наши немецкие соседи каждое божье утро пропадали на очередной экскурсии, пролетели, и турне заканчивается. За это время Ольга сподобилась побрить ноги, а Йохан успел прочесть все комиксы с диснеевскими героями, забытые на полках прежними гостями. Сама же я сделала несколько акварелей со скалами, написала кошку гостиничного портье и ту лошадь, для которой пел Йохан. Поговорила по телефону с матерью и папой, но более всего тосковала по большому телу Себастиана.

Утром следующего дня нам нужно сдавать ключи, и тут до нас доходит, что мы использовали посуду и столовые приборы в количестве, рассчитанном на семью из восьми человек. Пизанские башни из жирных, с коричневыми подтеками тарелок высятся в гостиной, и никто из нас не в силах выступить в роли посудомойки, чтобы оставить кухню в первозданной чистоте, как и положено по контракту.

– У меня идея, – говорит Ольга.

Она притаскивает из ящика кухонного стола три огромных пластиковых пакета и начинает рассовывать по ним наши грязные до безобразия стеклянные бокалы, ножи для чистки овощей, вилочки для сельди и кофейные чашки. За час пробежек между нашим домиком и задней дверью немцев мы заменяем всю посуду и расставляем на наших полках сверкающие чистотой суповые тарелки, термостойкие блюда и бокалы для портвейна, после чего с чувством выполненного долга на полной скорости рвем по автобану в Копенгаген.

– Не исключено, что г-н Шульц сегодня вечером позовет кого-нибудь помочь помыть посуду, – говорит Ольга.

* * *

Мы возвращаемся домой, в нашу квартиру. Себастиан тоже вернулся. Я бросаюсь ему на шею и погружаюсь в его особый запах хвои и влажной глины. Мы всё так же хохочем, но я даже на день не забываю о его увеличенном сердце. Задерживаю дыхание. Стараюсь не проявлять озабоченность и не дать ему понять, как я тревожусь, когда он забывает звонить.

Мне все труднее и труднее становится отпускать его. Жажда гладить его по волосам заходит за все мыслимые пределы. Мы гораздо больше говорим о его скульптурах, нежели о моих живописных опытах. Зато я даю добрые советы, прислушиваюсь к работе часового механизма у него в груди и стараюсь развеять его сомнения, когда фигуры не подчиняются своему мастеру.

– Да я же просто помочь хочу, – говорю я, пребывая в несколько расстроенных чувствах.

Ютландский медведь рычит. Он не выносит, когда о нем проявляют чрезмерную заботу или когда ему приходится играть роль модели уже для моих сомнений в собственном таланте.

Себастиан произносит пламенные монологи о профессиональных методах Бранкузи. А в это время подгорает овсяная каша, и к тому же я ищу свой кошелек, ибо опаздываю на встречу с Варинькой, которой обещала помочь с пятничными закупками.

Его раздражает, когда я ухожу. Ему не нравится, что я не слушаю его рассуждений об искусстве и сама не завожу с ним разговоров о нашем ремесле. А то, что я за ничтожное вознаграждение по-прежнему пишу проживающих в нашем квартале такс и змей, это вообще выше его понимания.

Мы решаем отложить нашу свадьбу до следующего лета, так как Себастиан получил свой первый заказ и работать над этим проектом он будет в Риме, вместе с Жизель и Джузеппе. Они в Италии уже признанные мастера, и Себастиан может многому у них научиться. Он проведет там остаток года, и лучше бы ему поехать одному. В таком случае он сможет сосредоточиться на работе, ну а потом вернется в Копенгаген. Он сейчас чувствует прилив творческой энергии, и ходят слухи, что его пригласят на Венецианскую биеннале.

– Ну а потом мы поженимся, – улыбается Себастиан.

Сердце у меня опускается, но последнее, чего я хочу, – это как раз таки стать преградой на пути художника от бога. Я стараюсь делать вид, что согласие дается мне легко, что его решение никак меня не задевает, и кокетливо подставляю затылок, чтобы он сам захотел меня поцеловать, но такая стратегия никогда не была действенной. Самому захотеть – это и значит что самому.

А на Палермской бунтует Варинька. Арену в Торнбю закрывают навеки. Они с Сергеем вне себя. Никаких тебе больше собачьих бегов… Как же без них жить-то?! Бошедурйе!

«Так же, как и без колористов, и без цыганок», – думаю я.

Мы совсем вышли из моды. Годы сменяют друг друга, и цыганка живет на стене у Йохана как образчик анахронизма, пережиток старины. Ей приходится терпеть жуткое унижение, наблюдая, как выцветают ее краски, как меняются времена и как страдания мужчин по ее мягким грудям заменились на восхищение капризными скелетами, расхаживающими на нью-йоркских подиумах. Цыганка укладывается в выгоревший на солнце карман времени, и, кроме Йоханового подвала, увидеть ее можно разве что на стенах пригородных дач, хозяевам которых не хватает средств на капитальный ремонт и джакузи.

А вот Йохан по-прежнему считает ее красивой. И раз в десять лет ее взгляд отражается в глазах новой, полной надежд певицы бельканто, тоже тоскующей по словам и тонам, живущим лишь в ариях Пуччини или псалмах Греты.

Моя собственная сестра-цыганка Ольга тоже никак не уймется. Страстным певучим голосом она одарена с рождения. Он покрывает весь спектр человеческих возможностей. На все времена. И ей глубоко плевать на их смену.

Сестра моя постепенно, но верно добивается признания в Париже, ей предлагают одну партию за другой. Голос Ольги Совальской вызывает теперь резонанс по всей Европе. Но и ее мне тоже вскоре предстоит отпустить.

Вариньке понадобилось некоторое время, чтобы оклематься после закрытия арены в Торнбю. Теперь она переключилась на гослотерею и футбольный тотализатор. Кроме того, она часто проводит время в игорных притонах в компании одноруких бандитов, а по четвергам после обеда играет в бинго в зале «Каструп».

Прочие пенсионеры терпеть не могут эту русскую малышку. Дело в том, что она выигрывает все, что только можно выиграть, и по окончании