– Да нет, пусть проходят, мы только что коржиков напекли, а мне чего-то захотелось узнать чуть побольше об их Армагеддоне и ста сорока четырех тысячах избранных.

– Коржики – это неплохо, – полагают свидетели, привычные шепотом цитировать Библию через прорезь в двери для писем.

А моей сестре-двойняшке жуть как не нравится держать кого-либо за дверью. Йохан ставит воду для кофе.

* * *

Спустя два дня Йохан звонит и просит прийти. Себастиан работает в своем новом ателье на Рафсхалeёэн, но мы с Ольгой не мешкая садимся на велики. Прибыв в подвал на Каттесундет, мы видим пришедшую в гости к брату, но заснувшую на спальном диване Вибеке. Йохан снял с нее очки и положил их на стол. У нее такое милое личико, и спит она тихо, точно мышка, прикрыв свои полумесяцы.

– Что случилось? – спрашивает Ольга, обнимая его. У Йохана дрожат ноги, он крутит одну сигарету за другой.

– Отца ночью в больницу забрали, – шепотом, чтобы не разбудить сестренку, сообщает он. – Он опять распсиховался, и тут у него случился инсульт.

Теперь парализованный Могильщик сидит дома в инвалидном кресле и истекает слюной еще больше, чем Вибеке. Разобрать его речь невозможно. Лишь Грета понимает его.

Но я замечаю, что у нее большие проблемы со слухом. Не всегда она слышит, что мужу что-то требуется – к примеру, сходить в туалет, – и тогда тому приходится сидеть в мокрых подгузниках до прихода санитара из соцслужбы.

Ну а у Йохана будто ярмо с плеч свалилось: теперь Могильщику его не достать. Ни рукой врезать, ни пинка под зад дать. Но слишком поздно, к сожалению, этот момент наступил. От фруктофобии за просто так не избавиться, да и трещины в фундаменте не замазать.

– Я его теперь Хеннингом называю, а не отцом. И вижу, что это его бесит, но сделать-то он ничего не может, – так говорит Йохан месяц спустя.

Единственно возможный вид мести – лишить Могильщика титула отца. Отец — это, несмотря ни на что, по-прежнему знак отличия, требующий от его обладателя проявления определенных фундаментальных качеств. Но если ты заставляешь своего сына выплевывать в унитаз троллей, о каких таких фундаментальных качествах может идти речь?!

– Я из Народной церкви[129] вышел и вступил в «Защиту животных», – сообщает Йохан.

Весна уже за углом. И значит, надо ждать новостей.

Турне

– Запасные струны не забыл? – Ольга нетерпеливо машет Йохану, чтобы он побыстрее садился в машину. И вот мы уже на автостраде. Ольга, Йохан и я.

Вовсю цветет весна. Себастиан снова в Италии, а мне так тревожно, когда его нет дома. Вот я и решила отправиться с Йоханом и сестрой моей в турне по ютландским кабакам, которое она с присущим ей энтузиазмом организовала. Речь идет о выступлениях в десяти весьма скромных с точки зрения привлечения публики местах, однако Ольга арендовала старый пикап, назначила себя агентом солиста и пригласила меня участвовать в турне в качестве группы поддержки.

К тому же я хочу потренироваться в умении твердо стоять на своих собственных ногах, раз уж Себастиану это так здорово удается. Я упаковываю акварельные краски и бумагу в надежде, что ко мне вернется желание рисовать.

* * *

Наконец мы добираемся до старой курортной гостинички на берегу Северного моря, расположенной в идиллической местности между зарослями песчаного колосняка и песчаными же дюнами. Под гигантским майским небом портье чистит латунную ручку входной двери. И оглядывается на наше ржавое корыто.

– Вы забронировали?

– Разумеется, – не без едкости в голосе отвечает Ольга.

– Как же здесь красиво! – спешу улыбнуться я.

Он слегка смягчается.

– Давно ваш отель работает? – спрашиваю я.

– Мы здесь с сороковых годов прошлого века. Тогда ведь электричества не было, вот и приходилось пользоваться свечами и керосиновыми лампами, – портье обращается к Ольге и Йохану. Те рассеянно кивают. Тогда он поворачивается ко мне: – Ой, как мило, – говорю я.

– Фактически наша курортная гостиница первой в стране обзавелась дизелем в дюнах, – с гордостью продолжает портье.

– Ну это уже, ей-богу, наглость, – хихикает Ольга.

Жить в самом отеле чересчур дорого, но у них есть несколько летних бунгало на почтительном расстоянии от самой гостиницы на совершенно плоском поле. Мы получаем ключи и заселяемся в коттеджик рядом с пожилой немецкой супружеской парой. Они, похоже, стараются использовать каждый день на полную катушку. Мы же, напротив, купаемся в ничегонеделании. Когда у Йохана нет выступлений, мы покупаем пиццу навынос, шатаемся по участку или заглядываем в окошко к немцам, если те отправились в очередную экспедицию по окрестностям. У них в бунгало абсолютная чистота и порядок, все убрано, ни одной грязной чашки на обеденном столе не увидишь. Кажется, будто там вообще никто не живет. Заднюю дверь они часто оставляют чуть приоткрытой: может, у них внутри кислорода не хватает, вот они и пытаются свежего воздуху запустить.

Мы с Ольгой быстро заражаемся Йохановской расслабленностью.

– Что-то мне ничего не можется, – бормочет Ольга.

Она еще не полностью отошла от истории с психотерапевтом.

Так что мы спим, едим, едим, спим и пробуждаемся после полудня.

– Мой датский сегодня не проснулся, – говорит Ольга и вытягивает длинные ноги на двухъярусной кровати. – Глаголы не желают бодрствовать, а ведь они действие определяют, вот ничего такого великого и не происходит. Она почесывает у себя за ухом и смотрит в окошко на соседний домик: – А вот немцам в этом смысле на самом деле повезло. Они могут начать предложение во сне, а глагол поставить на последнее место, когда уже встанут. Но, судя по всему, эти нечасто пользуются такой возможностью.

Йохан не отвечает. С грамматикой он никогда особенно не дружил.

Мы с Ольгой любим его водолазные песни, но не всем здесь, на западе Ютландии, они понятны. С бо́льшим успехом он выступает в крупных городах.

А однажды Ольге пришлось спасать вечер, когда она, взобравшись на барную стойку заведения, исполнила арию Кармен. К восторгу собравшихся. В другом месте публике не понравился прикид Йохана. Облегающие брюки и розовые сапоги привлекают всеобщее внимание.

– Сними сапоги или сдохнешь! – кричат из зала.

И приходится солисту всю вторую часть концерта проводить в носках.

Но Йохан привык преодолевать трудности и отстаивает свои песни. В этом он непреклонен. И время от времени выпадают вечера, когда публика сдается на милость его милых,