уйти тоже. Кто подскажет, как быть?..

– Олежка, ты спишь? – тихо и виновато окликнула Леля.

– Сплю, – угрюмо ответил Олег, не открывая глаз.

– Я хотела сказать… ты прости, не сердись. – Она оставила утюг, подошла к дивану, села с другой стороны, нежно потерлась виском о его плечо.

Какое-то время они сидели тихо, все трое: Олег в центре, Карина и Леля по бокам. Потом Олег открыл глаза и резко встал.

– Пойду еще поиграю. – Он быстро вышел из комнаты.

Вскоре из спальни послышалась скрипичная мелодия, тревожная, пронзительная – в ней Карина ясно уловила все то, что мучило ее саму: страх, тоску, отчаяние.

Не в силах больше выносить это, она распрощалась с Лелей и ушла к себе, но и в своей квартире из-за тонкой стенки ее продолжали преследовать неумолимые, полные смятения и горечи, звуки.

…Они не сумели побыть вдвоем до самого отъезда. Четыре дня пронеслись стремительно и молниеносно в суете, бесконечных волнениях и сборах.

Днем Карина работала в капелле, вечерами утешала плачущую Лелю, помогала паковать чемодан для Олега, бегала в магазин за продуктами и разными мелочами. А ночью сидела в кресле, закутавшись в плед, прислушиваясь к каждому шороху на лестничной площадке. Ждала.

Олег не появлялся – Леля от расстройства и переживаний почти совсем перестала спать.

Он смог выбраться к Карине только в ночь перед отлетом.

Она пробовала вязать: считала петли, сбивалась, начинала заново. И вдруг услышала, как тихонько хлопнула дверь соседской квартиры – за последние месяцы слух у нее обострился, стал как у кошки.

Карина бросилась в прихожую, уронив под ноги клубок и спицы, едва не споткнулась об них, лихорадочно крутанула колесико замка.

Сколько раз за последние дни она представляла, как это произойдет: она распахнет дверь, увидит Олега, кинется ему навстречу, спрячет лицо у него на груди.

Но он вошел и стоял посреди узенького коридора ее квартиры, а она застыла напротив, и оба молчали, не двигаясь, точно некая неведомая сила держала их на расстоянии, не давая приблизиться, сделать друг к другу хотя бы шаг.

Наконец Олег глуховато произнес:

– Слушай, в горле пересохло. Дашь глоток чаю?

– Конечно. – Карина направилась в кухню.

Он зашел следом и остановился около стола, покрытого ажурной пластиковой скатертью.

Карина включила недавно купленный электрочайник, достала чашки, сахарницу.

– Садись.

Олег послушно уселся на табурет, вытянул руки, сцепив длинные сильные пальцы.

Несколько минут, пока закипал чайник, оба молчали, с преувеличенным вниманием прислушиваясь к его бульканью и шипению.

С легким щелчком выскочила кнопка. Карина налила в чашку кипяток, опустила туда пакетик с заваркой:

– Пей.

– Спасибо. – Олег сделал один глоток и, отодвинув чашку, уткнулся взглядом в свои руки.

Карина искоса смотрела на него, чувствуя, как ее охватывают тревога и непонятная тоска.

Выглядел он неважно: лицо осунулось, глаза красные, воспаленные, на лбу, над переносицей залегла тонкая морщинка. Но Карину испугал даже не этот явно болезненный вид, а нечто другое.

За то время, что она знала Олега, он бывал всяким: надменным и холодным с малознакомыми людьми, неистовым и неутомимым, когда дело касалось работы. Язвительно-насмешливым в споре, нежным и ласковым в те редкие минуты, когда им удавалось уединиться, откровенно грубым и злым, если на него пытались давить или поступали вопреки его требованиям.

Но никогда прежде Карина не видела его таким потерянным, лишенным обычного спокойствия и самоуверенности. Она привыкла всегда и во всем находить в Олеге опору, приняла его жесткость и категоричность, и сейчас, при взгляде на его утомленное, бескровное лицо со свинцовыми тенями под глазами, ей стало страшно.

– Может, не поедешь? – робко спросила она. – Тебе же плохо. Болит рука?

– Да нет, – рассеянно и все так же глуховато проговорил Олег, – с рукой все в порядке.

– А что тогда?

Он, наконец, поднял на нее глаза.

– Я вот думаю… Карин, как мы дальше будем? Устал я так… надо Лельке правду сказать. А я… не могу, – Олег сокрушенно покачал головой, – понимаешь, не могу, и все. Она и так последнее время чумовая стала, как посмотрит иной раз – аж дрожь пробирает. – Он мрачно усмехнулся. – Хочешь верь, хочешь нет, но я от тебя возвращаюсь под утро и всякий раз в глубине души жду – пусть она проснется и все поймет. Ну покричала бы, поплакала, даже по морде треснула – все лучше, хоть какая-то определенность. Но она – не просыпается! И ничего не видит, ничего! – Олег безнадежно опустил голову.

Карина сидела не шевелясь, почти не дыша. В мозгу словно острой иглой кололо:

«Вот оно, пророчество Русудан. Именно так все и начинается. Вот так».

Он молча ждал, что она скажет.

– Может быть, ей известно? – тихо проговорила Карина, вспомнив Вадима и эпизод с забытым фотоальбомом на кровати.

– Нет, – Олег решительно покачал головой, – нет. Я Лельку знаю, она, как никто другой, способна существовать в своем мирке, ничего не замечая вокруг. – Он вздохнул, здоровой рукой обнял Карину, притянул ее к себе. – Прости. Не должен был всего этого говорить. Обещал, что будет легко… не вышло.

– Ничего, – прошептала она. – Успокойся. Не думай об этом. Мне ничего от тебя не нужно, только ты сам.

– Я знаю. – Он улыбнулся. Карина видела, как он изо всех сил пытается овладеть собой, стать снова хозяином положения, уверенным, независимым, неуязвимым. В какой-то мере ему это удалось. – Ладно. Приеду, и все решится. Что-нибудь придумаем, безвыходных ситуаций не бывает, правда?

– Правда. – Она прижалась к его щеке.

Сейчас, в эти мгновения, она осознавала, что есть на свете близость более глубокая и сильная, чем телесная, когда ничего больше не надо – только сидеть вот так, рядом, без страсти, без желания, безошибочно угадывая каждую мысль, каждый вздох.

Ночь ползла и ползла, тихо и мерно тикали часы на стене, остывший чай в чашке покрылся прозрачной пленочкой. Казалось, никогда не закончится вязкая темнота за окном и такая же тишина в крошечной кухоньке.

А потом неожиданно наступил рассвет, молочно-белый, холодный, неуютный.

– Надо идти, – тихо проговорил Олег.

Он осторожно отодвинул Карину, встал.

– Да, иди. – Она рассеянно смотрела, как медленно розовеет белый туман за окном.

Он нагнулся и поцеловал ее. Быстро прошел по коридору. Хлопнула дверь.

Ей хотелось зареветь, заголосить, как бабы в деревнях, громко, безутешно, на одной непрерывной высокой ноте.

Но вместо этого она поднялась из-за стола, вылила в раковину чай, тщательно сполоснула чашку, аккуратно поставила ее на полку в кухонный шкаф. Потом спокойно, не торопясь, вернулась в комнату, подняла с полу вязанье, уселась в кресло и принялась сосредоточенно