Но стоило хоть на мгновение остаться одной, и тяжёлые мысли против воли лезли в голову.

– Не трогай её, – Змай лёг на бок, вытянувшись на траве, подложил руку под голову и наблюдал за всеми, щуря светлые глаза.

– Что?

– Мельця порой… говорит о всяком. Не расспрашивай её. На самом деле ей не хочется об этом говорить.

– Я не понимаю.

– Видишь их главного, Арна? – он мотнул в сторону невысокого крепкого скренорца в летах. – Они уже много лет ходят вокруг да около. Ничего хорошего он ей не принесёт. У него в жизни есть только река.

– Мельце тоже нравится ходить на ладье, – нахмурилась Велга.

– Мельце нравится быть счастливой.

– Я не понимаю.

– Просто не расспрашивай её об Арне. И о смерти. И сама не думай.

– Но я…

Договорить она так и не смогла, потому что сказать в своё оправдание было нечего.

– Долго нам ещё идти? – вместо этого спросила она.

– До озера. Оттуда пойдём по рекам до ближайшего города. Он называется Щиж.

Велга почесала ластящегося Мишку за ухом и дала ему ещё поесть.

– Куда вы теперь?

Она не стала спрашивать о себе. Потому что без чародеев, сбежав от Белого и от Матеуша, одной Велге деться было некуда.

– Пока не знаю. Кажется, Мельця собралась в Проклятый город.

– Ниенсканс, – поправила Велга.

– Знаю, что Ниенсканс, – скривился чародей. – Только всю жизнь звал его Проклятым – и пока сам там не побываю, иначе говорить не собираюсь. Даже не представляю, как там живут люди. Земля там мёртвая. Никаких оберегов не напасёшься.

– Ты же чародей. Как ты можешь бояться проклятий?

– Я боюсь не проклятий, а того, что они за собой влекут. Княгиня Злата уничтожила всю землю вокруг города. Там было всё выжжено. Только подумай, сколько смерти, сколько ненависти вырвалось на свободу. Такие вещи не проходят так просто.

– Я выросла в Старгороде, от нас недалеко до Трёх Холмов, – пожала плечами Велга. – И пусть в детстве нас вечно запугивали мертвецами, но никто их на самом деле не видел. Ну… разве что иногда, далеко от города.

– Поэтому на Трёх Холмах и понатыкано монастырей и храмов. И маками всё засадили.

Последние месяцы Велге твердили, что в Ниенскансе было безопасно. Что проклятия на самом деле и не существовало.

– Но ведь прошло много лет…

– Чтобы земля зажила после того, что там натворила Злата, понадобится куда больше времени, – хмыкнул Змай и наконец посмотрел на неё. – Цыплёнок, да я тебя совсем запугал. Не слушай меня. Никто тебя не обидит. Я о тебе позабочусь.

– Обо мне? То есть… я могу отправиться с вами в Ниенсканс?

– Ты обязана отправиться с нами, – он легонько щёлкнул её по носу. – Без тебя нам будет плохо.

Скренорцы начали собираться.

– Пошли! – гаркнул Арн. – Хватит протереть штаны.

– Протирать, – закатила глаза Мельця. – Когда ж ты по-человечески говорить научишься?

– Когда ты меня научить, – не растерялся Арн.

Змай тихо усмехнулся:

– Нарывается скренорец. Однажды Мельця превратит его в лягушку.

Чародей поднялся и протянул Велге руку.

– Пойдём, цыплёнок. Нам ещё долго идти до Змаева Ока. Жаль, без музыки. Было бы веселее.

* * *

– Богиня! За что? Фу, это омерзительно! – Галку перекосило от отвращения, даже лицо её позеленело. – Да как можно было вообще сочинить такую дрянь?

– Это не дрянь, – обиделся Вадзим и остановился, чтобы убрать гусли. – Это моя новая песня.

– Как это может быть песней?

Белый тоже остановился подождать гусляра, но сам оглянулся на ушкуйников, тащивших ушкуй. Не стоило ожидать от них смирения. Они только и мечтали о возможности удрать.

– Вы слишком шумите, – не отрывая глаз от ушкуйников, произнёс Белый.

– А чего она? – надулся Вадзим, перекинул через плечо суму с гуслями и пошёл вперёд. – Песня ей моя не нравится… Вот возьму, – крикнул он, обернувшись, – и напишу про тебя песню.

– Это какую же? – задиристо взмахнув короткими белёсыми волосами, спросила Галка.

Пряди волос её выгорели на солнце, кожа на остром носу шелушилась и облезала. Сестра стала ещё больше похожа на мальчишку.

– Да про одну девку без сисек, которую ни один хороший мужик не захочет…

– Больно мне нужны мужики. Это к твоей мамаше без разбору шляются.

– Что ж ты, дрянь, какая грубая? – поморщился Вадзим.

– Иди на хрен!

Она злилась. Пусть и говорила правду, пусть на других мужиков ей и вправду было плевать, а всё же злилась. И потому прижалась к Белому, уткнулась носом ему в шею.

– Я хочу его убить.

Когда кто-нибудь другой кидался такими словами в ярости, это были пустые угрозы. Но Белый знал, как легко, без зазрения совести убивала Галка.

– Он член стаи, – возразил Белый и махнул Вадзиму рукой, чтобы тот шёл дальше. – Нельзя.

– У тебя самый дурной Клюв, каких я встречала.

– А у тебя что, их было много? – улыбнулся краем губ Белый.

Она потупилась, отстранилась, отводя глаза в сторону, и неопределённо пожала плечами.

– Что? – не поверил он. – У тебя был не один Клюв?

– Да, – неохотно призналась Галка. – Она была танцовщицей. Фарадалкой.

В раздражении сестра пнула подорожник ногой, промахнулась и подняла пыль на дороге. Было жарко. Лето бежало, спешило к ним навстречу. Галка стащила шерстяной худ и запихнула в сумку. На груди висел костяной оберег, которые всем подарил Грач. Даже Вороне. Наверное, её оберег так и лежал с ней в могиле под маками.

Пожелтевшая льняная рубаха прилипала к худому телу Галки, и сквозь ткань видно было торчащие соски. Вадзим не был далёк от истины: она легко могла сойти за юношу.

– И что случилось с той фарадалкой?

– Она меня предала, – сестра отвернулась, сорвала с земли белый, покрытый придорожной пылью цветок клевера и покрутила между пальцами. – Я её убила.

– Ты её…

Он не договорил. Им, Во́ронам, даже произносить такие слова не стоило.

– Мы не можем никому доверять, – она резко выпрямилась, посмотрела прямо, пронзительно и с таким надрывом, что ему стало не по себе. – Никому, кроме друг друга.

Слышно было, как впереди на дороге скрипели колёса телеги и звенел варган. А здесь над клевером жужжали шмели, и солнце пекло так, что можно было увидеть, как от почти летнего зноя дрожал воздух.

Галка медленно, шаркая по пыльной дороге, подошла ближе. Её худое, острое лицо было задумчивым, напряжённым.

– У нас есть только мы, братик, – она заложила клевер ему за ухо и улыбнулась так же криво, едва уловимо, как он всегда улыбался сам.

– Ага, и ты так любишь меня, что изо всех сил пытаешься вперёд меня убить Буривоев.

Белый сам потянулся