– Абдумаш Аль-Хайи ибн Зафар, – склонил голову арраканец. – Философ по профессии, ученый по натуре и путешественник по нужде. Но вы изрядно мне льстите, между тем опуская умения ваших лекарей – я лишь подсказал им нужное направление и дал несколько советов, прочее же они сделали сами.

«Умен, учтив и скромен, – подумал Матиас. – Редкое сочетание в наше время».

– Как бы то ни было, отныне я у вас в долгу. Вы можете просить меня обо всем, что пожелаете.

– Благодарю за вашу щедрость, – Абдумаш дотронулся кончиками пальцев до сердца, – но все, о чем бы я мог мечтать – провести под вашей крышей несколько лишних дней. Ваши медики весьма мудры, но все же им недостает, скажем так, немного более широкого взгляда на мир. Не хочу навязываться, но я считаю своим долгом проследить за вашим здоровьем до того момента, как вы полностью станете на ноги. Да и признаться, я успел одним глазом увидеть вашу библиотеку и…

– Ни слова больше, – Моро позволил себе слегка улыбнуться. – Вы можете гостить здесь столько, сколько пожелаете. Отныне в моем доме вы всегда желанный гость. Я распоряжусь выделить вам лучшие покои.

– Благодарю за радушие, – Аль-Хайи вновь поклонился и достал из поясной сумки какую-то деревянную трубку, напоминающую охотничий рожок. – Понимаю, вы наверняка устали, но мне придется помучить вас еще немного…

Осмотрев порезы на руках Матиаса, он смазал их каким-то едко пахнущим бальзамом, приятно холодившим кожу. После он тщательно изучил дыхание короля, убедился в ровности стука его сердца и даже заглянул в горло. Покончив со всеми процедурами, Аль-Хайи достал из кармана небольшой флакон с бесцветной жидкостью. «Микстура из сока одного растения, растущего в горах Зафибара. У меня на родине его называют Божьи Слезы – он снимает боль и помогает уснуть», – объяснил он. Взяв в руки пузырек, Матиас недоверчиво оглядел его, понюхал, но все же сделал несколько глотков, с трудом сдержав гримасу отвращения – напиток был весьма горек и оставлял после себя довольно странный привкус, однако уже через несколько мгновений в желудке разлилась приятная теплота, боль ушла и Моро вдруг почувствовал, что глаза его слипаются. Попрощавшись, арраканец вышел в коридор, и не успела за ним закрыться дверь, как Матиас провалился в объятия сна.

Последующие несколько дней он так и не вставал с постели и хоть был еще слаб, но под конец третьего вечера чувствовал себя уже куда лучше. За все это время к нему наведывались лишь слуги да лекари в компании арраканца; Реджис, судя по всему, рыскал по окрестностям, ища хоть какие-нибудь зацепки, что могли привести на след убийцы и его сообщников, а официальные обязанности короля к всеобщему удивлению – в особенности самого Матиаса – по собственному желанию взвалил на себя Сириль, который, не уставая, держал его в курсе всех дворовых дел.

Еще как-то раз в покои гремя железом ворвался Бруно Герен по пути едва не снеся собой двери – он рвал и метал, предлагая немедля снарядить войско и двинуться прямиком на предателей, дабы обрушить на них справедливую кару; и хоть искушение было велико, да и Бруно, не уставая, подливал масла в огонь, но Матиас ответил маршалу довольно резким отказом, чем вызвал такую волну праведного возмущения, что уж убоялся, как бы она не затопила весь замок.

Но на то были свои причины, коими он не стал делиться с маршалом – Герен бы все равно им не внял, привыкши до последнего стоять на своем. Моро все еще надеялся, что мятеж разрешится без прямой конфронтации – впервые услыхав о Черном Принце, он придал его появлению не больше значения, чем надоедливой мухе, кружившей над макушкой – и, как оказалось, зря. Матиас-то думал, что лже-наследника поднимут на смех – о, как же он ошибался в человеческом благоразумии! Нет, в том, что предатель смог запудрить головы черни, чуда не было – типичный крестьянин поверит в любую красивую байку, подай ее под слоем сладкой лжи и припороши сверху щепотью пустых обещаний; но вот то, что сторону Принца принимала и некоторая знать, приводило Матиаса в недоумении – они что, и впрямь считают его сыном Лоренса? Или надеются с его помощью приподнять свое положение? Лично сам Моро склонялся ко второму варианту.

В любом случае, развяжи он сейчас войну и в победителях так или иначе останутся враги Фридании, так что Матиас, уже начиная слегка выходить из себя, поставил точку в этом споре, заявив о том, что решение его окончательное и заодно намекнул на то, что маршалу не предстало спорить со своим королем – скорее это походит на поведение типичного сержанта. Топорща усы как сердитый кот, и едва ли не шипя от злости, Бруно двинулся на выход и в дверях натолкнулся на арраканца, который едва успел отшатнуться от острого локтя, чуть не прилетевшего ему в живот. Кинув в спину маршала косой взгляд, Аль-Хайи поклонился Матиасу:

– Вы позволите, ваше величество?

– Отставим формальности, – махнул рукой Матиас, осторожно присаживаясь на кровать. – Приношу извинения за господина Герена – не спорю, он славный воин, но в миру привык вести себя точно также, как и в бою.

– Профессия частенько накладывает свой отпечаток на всю дальнейшую жизнь, – пожал плечами Абдумаш и указал на графин с вином, стоявший на столе. – Не возражаете?

Моро, безусловно, не возражал и арраканец тотчас наполнил два бокала, что вскоре опустели; но ярко-алая жидкость снова заструилась по тонким стенкам, так что довольно долгое время они попросту наслаждались приятным вином и пустыми разговорами; признаться, Матиас был рад в кои веки оставить тяжелые думы о судьбах государства и вот так попросту развлечься обсуждением разных пустяков. Пускай он едва-едва знал Аль-Хайи, но чувствовал себя с ним так, точно они были добрыми друзьями уже немало лет – невзирая на разность в положении, возрасте и даже культуре – а надо сказать, это дорогого стоило.

За столько лет Матиас с трудом сосчитал бы и по пальцам одной руки тех, кого искренне мог считать нечто большим, чем хотя бы хорошим знакомым. В бытность обучения в монастыре он проводил больше времени с писаниями, чем с другими воспитанниками – нет, не то чтобы он сторонился прочих людей, отнюдь, но все же зачастую он попросту и не знал, как завести или поддержать разговор, отвечая так невпопад, что вскоре и вовсе стал попросту отмалчиваться. Впрочем, другие послушники платили той же монетой, сторонясь нелюдимого бледного юношу, так что в этом у них возникло полное взаимопонимание.

Приняв сан, Моро пришлось волей-неволей общаться с паствой; крестьяне, бюргеры и даже некоторые аристократы нередко смотрели на него с робким уважением и даже заискиванием, пускай перед ними и был всего лишь простой викарий, едва-едва отпустивший первый пух, так что тот мало-помалу сбросил былое стеснение. Хоть со временем Матиас и наловчился вести речи, но так и не проникся к ним любовью, предпочитая проводить долгие вечера за чтением, осмысливанием священных текстов, переводом книг и писаний на другие языки и даже сочинительством собственных трудов. Одна из самых громких его работ, целиком посвященная жизни Ливия из Сарданьи, полюбовно скроенная из разрозненных кусочков исторических хроник и мимолетных упоминаний других авторов, стала до того популярна и вызвала столько жарких споров, что долетела аж до главы королевской канцелярии, на коего произвела такое впечатление, что Матиаса немедля пригласили ко двору, дабы тот занялся обучением Лоренса II.