Шрифт:
Закладка:
А брат, между тем, писал Суворину так: «Сестра замуж не вышла, но роман, кажется, продолжается в письмах. Ничего не понимаю. Существуют догадки, что она отказала и на сей раз. Это единственная девица, которой искренно не хочется замуж!»
Она со странным чувством прочитала эти строки через двадцать лет, когда издавала эпистолярное наследие А. П. Чехова…
Прошло еще тридцать лет. Ей прислала письмо женщина, хорошо знавшая Чехова.
«…Я жила летом и осенью на даче под Полтавой. Познакомилась с Александром Ивановичем Смагиным. И вот он признался, что любил Вас всю жизнь. «Не только любил, а люблю». И если бы Вы видели его лицо при этом признании. Теперь он умер».
Закрыто и сурово было в иных случаях сердце брата Антона. Быть может, оно не чувствовало реальности, потому что мучительно двоилось сознание между реальностью и ее литературным отражением, которое всегда не реальность.
Его любимая Лика, подруга Маши, была на грани самоубийства. Надеялась, что Антон спасет ее, ведь поучал он «прекрасную Лику» с таким умным верховенством! Надеялась, что женатый, значит свободный от нее, пайщик Художественного театра Чехов попросит пайщика и друга Немировича оставить ее в театре, хотя бы статисткой. Не сделают ее безработной в 30 лет.
Не спас и не помог.
Две подруги. Одна все же обрела свою личную жизнь и себя в ней. И даже имя вернула. Стала Лидией, как нарекли при крещении. Другая навсегда потеряла личную жизнь.
Как всякий одинокий человек, Маша Чехова искала дружества, теплой привязанности. С Ольгой Книппер она познакомилась на спектакле знаменитой «Чайки». Стала встречаться помимо театра. Дружба складывалась сама собой, легко, непринужденно. Весной пригласила, конечно, с позволения брата, которому Книппер очень понравилась в спектакле «Царь Федор», в Мелихово. Запомнился ее звонкий голос и смех в тихой усадьбе. После этой весны брат Антон начал переписываться с Ольгой Леонардовной. Она была предприимчива и энергична, как литературное течение у немцев.
Предложила Антону Павловичу встретиться в Новороссийске, когда он из Таганрога, куда ездил по делам, отправится к себе в Ялту. Так оно и случилось. Они были только вдвоем. Море. Сильно, но тихо идущий пароход, луна, сбросившая свою золотую лестницу с высоты в воду. Россыпь звезд, ее белое платье… В Ялте они встречались каждый день и много гуляли.
Знала это Маша или нет, но только в Москве Ольга стала ее самой близкой и лучшей подругой. Это дружество глубоко поселилось в Машином сердце. Они бывали в театрах, клубах, ночевали то у Чеховых, то у Ольги. В редком письме к брату сестра не упоминала имени подруги, – это была ее личная жизнь, овеянная человеческой привязанностью, любовью, каким-то собственническим радостным чувством.
И вдруг странное письмо, то ли юмор очередной, то ли намек. «Врач посылает меня на кумыс. Но «ехать одному» скучно, жить на кумысе скучно, а везти с собой кого-нибудь было бы эгоистично и потому неприятно. Женился бы, да нет при мне документа, все в Ялте в столе».
Через день телеграмма: «Милая мама, благословите, женюсь. Все останется по-старому. Уезжаю на кумыс. Адрес: Аксеново, Самаро-Златоустовской. Здоровье лучше. Антон».
Маша написала брату: «Хожу я все и думаю, думаю без конца. Мысли у меня толкают одна другую. Так мне жутко, что ты вдруг женат! Конечно, я знала, что Оля рано или поздно сделается для тебя близким человеком, но факт, что ты повенчан, как-то сразу взбудоражил все мое существо, заставил думать и о тебе, и о себе, и о наших будущих отношениях с Олей. И вдруг они изменятся к худшему, как я этого боюсь… Я чувствую себя одинокой более, чем когда-либо. Ты не думай, тут нет никакой с моей стороны злобы или чего-нибудь подобного, нет, я люблю тебя еще больше, чем прежде, и желаю тебе от всей души хорошего, и Оле тоже, хотя и не знаю, как у нас с ней будет, и теперь пока не могу отдать себе отчета в своем чувстве к ней. Я немного сердита на нее, почему она мне ровно ничего не сказала, что будет свадьба, не могло же это случиться экспромтом. Знаешь, Антоша, я очень грущу, и настроение плохое… Видеть хочу только вас и никого больше, а между тем все у всех на глазах, уйти некуда…»
После смерти брата она вся уйдет в дело сохранения gамяти о нем. «Строитель Сольнес», как в шутку звали ее дома, снова проявит свою страсть к созиданию. Она получит от Ялтинского военно-революционного комитета Охранную грамоту, документ, положивший начало организации Дома-музея А. П. Чехова. И будет счастлива, когда в 1926 году музей передадут Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина. «Теперь я спокойна», – будет повторять она. Но одиночество, совершенное одиночество подступало все ближе – схоронила мать, умер брат Иван, застрелился его сын Володя. Остались только она и брат Михаил, писавший ей: «Моя милая одинокая сирота… Мы оба уже стары, но нас крепко связует наше общее детство и равенство характеров». Он просил ее собрать силы для «новой жизни». Собственно, она уже жила ею, и труды ее были частью этой жизни.
В Ялте в 1927 году – землетрясение. Мария Павловна вела экскурсию. Начали прогибаться потолки, дом затрещал, запрыгал, лампы описывали круги, посыпалась штукатурка. Казалось, под ногами колеблется весь земной шар. Вся экскурсия падает на пол. Бледная как полотно Маша упрямо стояла в дверях дома брата Антона. И было ясно, что, если дом разрушится, она этого не переживет. Дом был для нее всем. Одинокая, бездетная, она относилась к нему, как к живому существу. Так думал Михаил Павлович, сидя с ней в доме в одну из страшных ночей землетрясения.
«Две старые совы – я и Миша».
Уцелело тогда лишь то, что было выстроено, как и дом Чехова, из цельных глыб камня.
* * *
Куприн писал ей, любя ее, что думает о ней часто-часто. Рад, что она позволяет ему это. И еще: «Вы помните, Бодлер как-то сказал, что каждый раз, когда он встречает чистую изящную женщину с нежной душой, ему хочется носить ее на руках и плакать
