то, что принятое в разгар собственной гражданской войны решение отвергнуть постановление Ферраро-Флорентийского собора стало результатом не единоличной воли молодого великого князя. Сам он проявлял традиционную сдержанность и вовсе не стремился резко рвать связи с Византией: арест в 1441 г. митрополита Исидора, вернувшегося из Флоренции в чине папского нунция, стал неизбежен в условиях реакции на его действия со стороны русского общества и православных священнослужителей, уже вполне почувствовавших масштаб и самоценность своей Церкви и государства.

Другими словами, в 1441 г. на исторической сцене действует русский народ, и результаты его действий, как обычно, имеют наибольшее значение в развитии нашей государственности. Поэтому сложно согласиться и с мнением о том, что «отдав этот приказ (арест Исидора), великий князь вступил на путь окончательного раскола издревле единой Русской митрополии и разрыва с державным Константинополем. Это был путь великого одиночества, вступив на который Московская Русь отныне должна была полагаться только на свои собственные силы»[378]. Единодушная реакция общества и епископов на унию была, как представляется, связана с тем, что Русская земля уже на протяжении 250 лет обеспечивала свое выживание и развитие без опоры на внешнюю поддержку. И ее обитателей совершенно не страшила перспектива оказаться в «великом одиночестве», поскольку отказ от унии с католическим Западом означал формализацию положения России как уникального государства-цивилизации, к которому она пришла за несколько столетий испытаний.

И теперь, когда она вступала в пору своего возмужания, соглашаться на внешнее решение важнейшего вопроса духовной жизни было для общества совершенно нелогичным. Византия с ее волей и авторитетом вселенского патриарха оставалась в прошлом, а Русская земля была устремлена в будущее, что прекрасно осознавали ее социально активные представители. Оценка историками объективного состояния русского общества и государства в середине XV в. вообще позволяет задуматься о том, на что, собственно говоря, могли рассчитывать в Риме и Константинополе, когда направляли митрополита Исидора принести весть об отказе от той версии православия, руководствуясь которой русские земли прошли самые сложные столетия своей истории.

Тем более что, как мы видели, именно внутри этой Церкви и на основе ее религиозно-политической философии в ту пору интенсивно создавалась идеология уже единой русской государственности. Вооруженная сформированными за полтора столетия доктринальными идеями, Церковь стала могущественным институтом русского общества и совершенно не собиралась отдавать верховный контроль над паствой, частью которой был и Великий князь Московский, под иноземное управление. Тесная связь между Церковью и государством стала за время борьбы Великороссии «на три боевых фронта» одной из отличительных особенностей русской цивилизации, придавала дополнительную легитимность самой государственности, что естественно предполагало движение русской православной общины к полной самостоятельности в международных делах.

Кризис соседей

Одновременно изменилось внутреннее положение основных соседей Руси. В 1430 г. умирает престарелый правитель Литвы Великий князь Литовский и Русский Витовт (1350–1430). Этот восточноевропейский владыка был ровесником и давним завистником Великого князя Дмитрия Донского, прожившего всего 39 лет, но свершившего на Куликовом поле то, что не было ранее по силам никому. Сам Витовт из желания повторить достижения Дмитрия Ивановича потерпел в 1399 г. от руки эмира Едигея жестокое поражение в битве на р. Ворскле, погубив там все польско-литовское войско. Он же был и коварным тестем Великого князя Василия Дмитриевича, несколько раз ставившим своего зятя в положение обороняющегося, и неудачливым объединителем под своим скипетром русских земель. После ухода Витовта все еще могущественная в территориальном отношении Литва впадает в период внутренних смятений, более или менее выйти из которого она смогла только лет через 15, когда великий князь Казимир Ягеллончик (1427–1492), сын двоюродного брата Витовта – польского короля Ягайло Ольгердовича, утвердился на престоле в Вильно и королевском троне в Варшаве, объединив оба государства в личной унии.

Однако к тому времени литовское государство уже, видимо, исчерпало, если использовать определение Л. Н. Гумилева, «пассионарный заряд», свойственный ему в течение столетия. Упомянутый разгром 1399 г. надломил литовские силы и заставил Вильно все больше сближаться со своими польскими союзниками – это подрывало внутреннее единство княжества, поскольку углублялся раскол между его католическими и православными подданными. Вторая половина XV столетия становится временем, когда русские земли, перешедшие в прошлом под власть Литвы в стремлении избежать даннической зависимости от Орды, начинают все более активно смотреть на Восток. Вялые действия Казимира в 1480 г., когда у соседей была последняя возможность покончить с «вооруженной Великороссией», представляют собой дополнительное подтверждение того, что на данном историческом этапе русскому государству повезло с западным соседом.

Активная литовская политика на восточном направлении возобновляется в 1460-е гг., когда уже сама Москва вновь начинает наступление на внутреннем и внешнем фронтах объединения русских земель. При этом «ослабление великого княжества Московского в ходе многолетней усобицы привело к усилению влияния польско-литовского короля на Тверь и Новгород, во главе которого стояла сильная боярская олигархия. Она формально признавала власть великого князя Московского, но фактически проводила самостоятельную политику в своих собственных интересах»[379]. В результате активизация литовской политики неизбежно усиливала стремление Москвы скорее закончить процесс объединения под своей властью русских земель: как и во второй половине XIV в., два Великих княжества устремились навстречу друг другу в преддверии неизбежного нового столкновения. В силу нерешительности Казимира и неспособности его державы к настоящей мобилизации сил решающие битвы этого столкновения наступят намного позже, когда, «покончив с Новгородом и отбившись от хана Ахмата, московский великий князь (Иван III. – Т. Б.) выдвигает программу воссоединения русских земель в объеме Древнерусского государства под эгидой Москвы. Лаконичной формулой этой головокружительной идеи стал принятый Иваном III новый титул – „господарь всея Руси“»[380].

На Востоке к тому времени уже необратимо меняется вся диспозиция международных отношений по сравнению с тем, как они выглядели на протяжении полутора сотен лет до этого. Вместо привычного данничества, в основе которого была превосходящая ордынская сила, к середине XV в. «отношения Москвы со Степью превратились в запутанный клубок противоречий и обид. Золотая Орда на глазах распадалась на несколько самостоятельных государств»[381]. Самый могущественный и страшный противник Великороссии заканчивает свое существование на политической карте – в 1438 г. из Орды выделяется Казанское ханство, в 1441 г. – Крымское, затем самостоятельными, хотя и слабыми, государствами становятся Ногайская Орда и Астрахань. Прежде могущественная держава потомков Чингисхана стремительно теряет свои территориальные и человеческие ресурсы для того, чтобы к концу столетия окончательно исчезнуть, оставив России богатое территориальное наследство и человеческие ресурсы самих татар и покоренных ими народов.

Из новых соседей на Востоке самую большую опасность представляет Казанское ханство, занимающее существенные военные и дипломатические ресурсы Москвы на протяжении следующего столетия.