одновременно сохраняющий за верховным правителем привилегию окончательного решения. Тогда «московская администрация связала две проблемы: удаление за пределы Руси татар и усиление степной системы обороны, что являлось стратегически необходимым для отражения угрозы со стороны Казанского ханства и Большой Орды»[387]. Но последствия принятого Василием II прагматического решения окажутся намного больше, чем можно было подумать, – Русское государство сворачивает с дороги, которая могла привести его к моноэтничности, и создает первый прецедент многонационального характера своего общества и военной организации. И можно предположить, что Великого князя Василия II совершенно не волновало осуждение, с которым столкнулось его решение со стороны наиболее консервативных религиозных кругов Москвы – практические последствия принятия татар в подданство были намного важнее ценностных соображений некоторых иерархов. Добавим, что во всех последующих войнах Москвы с Казанским ханством и Золотой Ордой касимовские татары верно и мужественно сражаются на стороне русских.

Данный эпизод русской истории является в действительности не менее важным, чем завершившийся незадолго до этого процесс обретения Русской православной церковью автокефалии, и возвращает нас к вопросу о значении отношений с Ордой и «ордынским миром». Мы уже видели, насколько значимую роль в качестве отправной точки строительства «вооруженной Великороссии» сыграло монгольское нашествие в 1237–1241 гг. «Отточенный в боях с татарами московский меч»[388] за несколько столетий стал наиболее важным инструментом как объединения русских земель вокруг нового центра государственности, так и обеспечения их выживания во враждебном иноплеменном окружении. Усвоенные в борьбе с даннической зависимостью привычки навсегда останутся в практике нашей внешнеполитической деятельности, а лихие атаки поместной конницы станут таким же «фирменным знаком» московского стиля, как и бесконечное изматывание наступающего противника в оборонительных боях с тем, чтобы, дождавшись решительного часа, нанести ему несколько смертельных ударов. Во всем этом нет ничего ордынского, как нет его в русских общественных институтах. Но стратегия и тактика Великого княжества Московского на поле боя, как и вся русская внешняя политика, стали результатом необходимости длительно взаимодействовать с таким грозным противником, как Орда.

Будничная победа

Однако еще более существенными, чем влияние на «русский стиль» в военном деле и дипломатии, оказались общеполитические последствия завершения русско-ордынских отношений. Хотя само это событие стало не только растянутым во времени, что вообще характерно для внешнеполитических достижений России, но и совершенно не героическим, в чем-то даже «будничным», как его определил Я. С. Лурье[389]. Достаточно привести в качестве примера сдержанные слова послания, направленного Великим князем Иваном III после окончательной победы над Ордой крымскому хану Менгли-Гираю I (1445–1515): «Бог милосердный, как хотел, так нас от него помиловал». Именно в силу того, что сам русский правитель проявлял здесь характерную для нашей внешнеполитической культуры сдержанность в ликовании по поводу своих побед, великое «Стояние на Угре» не оказалось настолько же отмечаемым событием национальной истории, как сражение на Чудском озере или Куликовская битва.

Весьма возможно, что несправедливо, поскольку со стороны «вооруженной Великороссии» были тогда проявлены и стратегический замысел компании, и тактическая решимость полководцев, и, наконец, дипломатическое искусство правителя. Но, как бы то ни было, «стояние на Угре» достаточно долго оставалось в тени других событий национальной истории. Причина, как видится, здесь именно в том, что кампания против Большой Орды осенью 1480 г., в отличие от героического похода Дмитрия Донского на Куликово поле, имела более комплексный характер и объединяла в себе военное дело, дипломатию и внутреннюю политику. Иными словами, «стояние на Угре» не имело в себе признаков средневекового героизма, поскольку стало частью внешнеполитической операции стратегического масштаба, скрывшей, в некотором смысле, подвиг русских воинов непосредственно на боле боя.

Распад Золотой Орды и одновременное укрепление Великого княжества Московского необратимо вели их отношения к некой финальной точке, обозначить которую помогла деятельность хана Ахмата (ум. 1481) – последнего сравнительно значимого правителя основанной Батыем державы. Если о некоторых государственных деятелях говорят «он опередил свое время», то этот гордый правитель «улуса Джучи» к своему времени опоздал минимум на столетие. Ко времени его прихода к власти в Сарае (1460) великая держава уже распалась на несколько суверенных государственных образований, самостоятельная судьба которых также оказалась не самой долговечной. На протяжении 20 лет своей бурной деятельности хан Ахмат пытался вернуть контроль над богатым Хорезмом, который у Орды отобрало государство Тимуридов, ликвидировать независимое Крымское ханство, чем спровоцировал его сближение с Москвой, восстановить даннические отношения с русскими землями, заключить устойчивый союз с Великим княжеством Литовским и даже вести дипломатические интриги с Венецией, с которой нашел общего врага в лице Османской империи. В 1472 г. отряды Ахмата пошли на Москву, однако успели только разорить город Алексин и вернулись в степь под угрозой вторжения с востока. К концу 1470-х гг. окрепшее после окончательного присоединения Новгорода Великое княжество Московское пошло на окончательный разрыв с Ордой, и хану Ахмату не оставалось более ничего, как предпринять военную операцию, ставшую роковой для него и его державы.

Однако и для Москвы этот последний акт ордынской драмы не был легкой прогулкой. Против Русского государства одновременно готовились выступить все его соседи, кроме Швеции, и «осенью 1489 г. Иван стоял перед оформленной или неоформленной коалицией врагов: Ордена, действовавшего в союзе с немецкими городами в Лифляндии и Эстляндии (Рига, Ревель, Дерпт), Казимира, имевшего возможность располагать польско-литовскими силами, и Ахмед-хана, поднявшегося со своей Большой Ордой. В течение всего великого княжения положение его не было более сложным и трудным, чем в эти осенние месяцы 1480 года»[390]. Это означало, что впервые за несколько десятилетий «России угрожало не просто нашествие, как во времена Тохтамыша и Едигея, а борьба с целой коалицией врагов на трех операционных направлениях. И задачей Великого князя Ивана стало определение стратегии борьбы сразу с несколькими противниками. Тем более одновременно против него выступили младшие братья – удельные князья Борис и Андрей Васильевичи». В этих условиях, как отмечает историк, «решение свелось к трем основным положениям: 1) главные силы сосредоточить на южном направлении для отражения нашествия Ахмата; 2) оборону против Ордена предоставить силам Господина Пскова; 3) добиться мирного урегулирования конфликта с мятежными князьями»[391].

Одновременно Москва располагала и преимуществом: никто из ее противников в одиночку уже не был в военном отношении сильнее Русского государства – поодиночке их возможности были преодолимыми. Тем более что, как отмечает крупный советский историк, «войну с Ахмед-ханом в 1480 г. вела уже не Русь удельного периода, представлявшая собой конгломерат самостоятельных феодальных княжеств, а Россия, осознавшая свое единство и свою национальную задачу»[392]. В плане чисто военных приготовлений «Русская Ставка приняла ответные меры. Была проведена