ее народа. Но она приобретает в условиях Московского государства более серьезный философский фундамент. В течение XV в. активно переводятся на русский язык основные произведения христианской философской литературы, начинается расцвет летописания, большинство произведений которого доходит до настоящего времени. Массовый культурный обмен в условиях заката Византии позволяет насытить интеллектуальную жизнь Великороссии, а укрепление княжеской власти – сделать ее востребованной. При этом на раннем этапе русского абсолютизма его характеризует большое разнообразие точек зрения и философских подходов к развитию политической и правовой теории. Воспринимается и развивается культурное наследие Киевской Руси, получившее в условиях борьбы за выживание в XIII–XIV вв. новые интерпретации. Этому также способствует такая, отмечаемая В. А. Томсиновым, особенность русского политико-правового сознания, как необходимость укорененности в прошлом государства, его действий и идеологии[364]. Религиозно-политическая философия становится основным носителем этой укорененности, поскольку интерпретирует основные события политической жизни в рамках единой системы понятий и аналогий.

Получает новое развитие идея о Божественном покровительстве, которая постоянно присутствует на протяжении нескольких столетий: четко сформулированная митрополитом Геронтием и архиепископом Вассианом в момент решительного столкновения с Ордой и систематизированная в «Повести о стоянии на Угре», она определяет цель и содержание российской политики уже после освобождения от опасных соседей на Востоке. Отношения Русского государства с противниками становятся борьбой за веру, которую оно ведет, опираясь на солидную основу собственной исключительности, «нового Израиля». Именно с этой концепцией во главе своей внешней политики Россия вступила в новый этап взаимодействия с Западом, а значит – полномасштабного участия в европейской международной системе того времени.

Глава пятая. Осознание своей независимости

На исходе XV в. единое Русское государство вступило на арену большой международной политики, уже пройдя длительный путь становления в качестве суверенной державы, самостоятельно добившейся своего положения. Данный путь не был связан с политическим развитием Западной Европы или Азии, и это предопределило для нас то, что наука о международных отношениях называет легитимностью, – уверенность государства в праве определять свою внешнюю и внутреннюю политику на основе собственных представлений о справедливости. Русское единое государство возникает полностью самостоятельно, в связи с присущими его положению внешними условиями, но без зависимости от воли своих соседей, серьезного влияния или одобрения с их стороны. Другими словами, его легитимность имеет исключительно внутреннее происхождение и остается таковой по наши дни.

Один из самых важных вопросов международной политики состоит в том, почему именно Россия оказалась единственной страной-цивилизацией, способной на протяжении столетий отстаивать собственную независимость и уникальную нишу в мировых делах в непрерывном противостоянии с превосходящими силами Запада, установившего в той или иной мере контроль над остальным человечеством? Представляется, что ответ на этот вопрос нужно искать в особенностях русской политической культуры и идентичности, дающих моральную стойкость в период кризисов, помогающих понять пределы возможного, создающих формы и символы, в которых выражается наше поведение в отношениях с другими народами. Этот комплекс верований, практик и ожиданий возник в уникальных исторических и географических обстоятельствах и является, как показал опыт, намного более прочным, чем можно было бы подумать, глядя на наши бесконечные идеологические метания. Все они – только рябь на поверхности, под которой скрывается фундамент, намного более прочный, чем мы сами иногда можем об этом догадываться.

Причина этой прочности – в масштабе и значении тех исторических переживаний и опыта, которые сопровождали создание прототипа русской государственности с середины XIII в. и до формального образования единой державы на исходе XV столетия. И не имеет в действительности колоссального значения, что в зените правления Ивана III кто-то в Европе пришел в изумление из-за того, что на их восточных границах появилась огромная империя. Намного важнее, что именно тогда вступил в свою завершающую стадию чрезвычайно длительный процесс становления России «в осознании своей независимости и своих особых интересов»[365]. И значимым для развития всей международной политики в будущем было не содержание первых дипломатических контактов России с Западом или Османской империей, а то, как уже пройденный до этого путь влиял на ее ведение дел в отношениях с новыми соседями. Русская внешняя политика как культурное явление стала в своей основе полностью самостоятельным и оригинальным продуктом уникальной истории, географических обстоятельств и религиозно-философских исканий в развитии нашей государственности с середины XIII по конец XV столетий.

Выдающийся советский историк Константин Васильевич Базилевич пишет: «Среди покоренных монголо-татарами или турками европейских народов только русский народ сумел собственными силами, без какой-либо посторонней помощи освободить себя от порабощения чужеземцами, привести своего главного врага – Золотую Орду – к гибели и в исключительно короткий для истории срок сложиться в сильнейшую державу»[366]. Природа международного положения русских земель в первоначальные 250 лет формирования единого государства с центром в Москве определялась тем, что в борьбе за выживание «вооруженная Великороссия» могла положиться только на себя. Это было одновременно и выбором, и необходимостью. В силу географических особенностей своего положения русские земли не были частью более широкого международного сообщества – они сами образовывали такое сообщество, объединенное православием, но на протяжении нескольких столетий разделенное внутри себя по территориальному признаку.

На протяжении XIII–XV вв. отдельные части Русской земли имели множество возможностей «убедиться» в том, что их обособленное плавание в море международной политики приведет к поглощению иноземными соседями, как это произошло с землями-княжениями русского Юго-Запада в середине XIV в. или Смоленском в 1404 г. Объединение русских земель, ставшее необходимым для их существования, привело к образованию самостоятельной по отношению к Востоку и Западу цивилизационной общности в рамках одного государства и политической системы. Под воздействием различных известных нам уже обстоятельств институциональным воплощением этой системы стало единое государство с центром в Москве, княжеская династия и городская община которой проявили наибольшую способность воспользоваться преимуществами своего положения и отвечать на возникающие вызовы и угрозы. Объединительный потенциал Москвы сделал ее наиболее сильным проводником общерусских внешнеполитических интересов и определил способы их достижения.

Необходимость полагаться только на себя на протяжении первых 250 лет национальной истории сформировала устойчивую привычку к принятию решений, не ограниченных практически никакими внешними нормами, правилами или представлениями, но учитывающих объективные реалии географии и собственных возможностей. То, что в околонаучной публицистике часто определяют как «одиночество», является в действительности самостоятельностью, выстраданной свободой от стереотипов поведения, навязываемых участием в более широком сообществе. Доказательство преимуществ такого положения – судьба российских мусульман, ставших одной из опор российской государственности, а не истребленных или изгнанных, как это произошло с их единоверцами на Балканах или Пиренейском полуострове. Постигшие их физический террор, насильственное крещение или изгнание в конце XV или начале XX в. представляют собой прямое следствие того,