Шрифт:
Закладка:
Я кивнула и ничего не сказала. Мои зубы были стиснуты. Мы услышали, как стучат по паркетному полу деревянные сандалии Ширин – она возвращалась в гостиную. Мама́н бросилась к своему месту и схватила платок. У Ширин на подносе стояли новые чашки с чаем.
– Госпожа Ширин, мне нужно забрать сестру Можи с занятий по волейболу. Боюсь, я не могу остаться на еще одну чашку чая. – Она завязала платок вокруг шеи и взяла сумочку с дивана.
Ширин поставила поднос на кофейный столик.
– Баше, ничего страшного. Спасибо, что привезли сегодня Можи.
Мама́н поспешила пожать Ширин руку и поцеловала меня в лоб, прежде чем уйти.
– Позвони мне, как только закончишь!
Я ни слова не сказала с тех пор, как переступила порог дома Ширин. Даже после чая горло у меня было пересохшим. Я прижала ладони к бедрам, чтобы унять их дрожь. Я поднялась с дивана, едва Ширин вернулась в гостиную, проводив мама́н. Она жестом велела мне сесть. Тишина в комнате была удушающей. Мне было слышно, как машины паркуются снаружи и глушат моторы. Я не знала, что ей сказать. Какие соболезнования мог произнести мой рот? Хотела ли она вообще, чтобы я говорила о рамках на стене? А что насчет предупреждения мама́н? Почему она не хотела, чтобы я снова приходила к Ширин?
– Ты закончила последнюю сцену? – сказала Ширин, вырывая меня из цепочки мыслей и возвращая в гостиную.
Я кивнула.
– Тогда пойдем в мою комнату и начнем.
Я последовала за ней по темному коридору, который привел в ее спальню. Коридор не был украшен, и было так темно, что я не видела, каким цветом были выкрашены стены. Мы прошли мимо ванной и спальни. Через приоткрытую дверь спальни я увидела фото молодой пары в свадебных нарядах, висящее возле овального зеркала. Кровать была застелена темно-фиолетовым покрывалом. Ее мать, должно быть, рано встала, чтобы заправить кровать и прибраться в комнате перед уходом. Когда мы дошли до конца коридора и Ширин повернула ручку, чтобы открыть дверь в свою комнату, ее залил яркий свет.
Я никогда не смогла бы представить вещей, которые увидела в той комнате. Каждый сантиметр стен украшала искусная персидская каллиграфия. Птицы разных форм сидели на крошечных веточках мандаринов, и каждая состояла из изгибов букв персидского алфавита, которые обнимались с участием и заботой. Птицы были нарисованы тонкими линиями ручки и чернил всевозможных оттенков синего. Без сомнений, Ширин сотни часов провела, изображая этих птичек из букв на своих насестах. На ковре были вытканы изображения птиц и цветов, и книги лежали поверх него, будто чаши с амброзией для небесных птиц. «Беседа птиц» свила гнездо повыше, на покрывале на ее кровати глубокого синего и кремового цвета.
Ширин выдвинула из-за стола стул и отодвинула коллекцию чернильных ручек, чтобы расчистить место. Угол стола занимала стопка трафаретов для каллиграфии, а вдоль края, почти касаясь стены, выстроились в ряд баночки с чернилами. От лазурита до лажварда и египетской сини, ее комната была наполнена оттенками синего. Почему я никогда не обращала внимания на то, сколько в ней этого цвета? Острый запах хны и коричневого сахара поднимались из керамической миски, закрытой пищевой пленкой. Паста выглядела свежей, будто ее замешали ранним утром.
– Садись здесь, Можи. Надеюсь, запах хны тебя не беспокоит. – Она взяла керамическую миску со стола и поставила на прикроватную тумбочку.
– Совсем нет, – сказала я, – я к нему привыкла. Моя бабушка красит волосы смесью хны и кофейного порошка. Мне нравится запах кофе в ее смеси.
Она села на покрывало, положила у стены подушку и устроила голову на ней.
– Я вся внимание.
Я вслух зачитала последний акт. Каждое произнесенное слово уносило из груди часть тревожности, и я снова чувствовала покой. Мы работали все утро и пару часов после обеда. Она считала, что я хорошо отобразила единение тридцати птиц, чтобы стать в конце своего путешествия, в финальной сцене, Симургом.
– Мне нравится, как ты сделала удода передней частью Симурга. Ох, я вспомнила… – Она спрыгнула с кровати и взяла с пола книгу. – Я хотела показать тебе на днях.
Книга была об исламском искусстве каллиграфии. Она положила книгу на стол и пролистнула страницы в поисках изображения. На странице цвета соломы был силуэт птицы, нарисованный черными и золотыми чернилами. Небольшая корона из перьев указывала, что эта птица – удод. Отвернув голову назад, он смотрел на свое большое черное крыло. На крыле в трех разных направлениях росли три кедра – символ обиталища удода. Крошечные золотые завитки украшали тело и длинную изогнутую шею, и слово «Рахман» – «милосердный» – тянулось от спины до самого глаза. Перья хвоста величаво раскидывались во всех направлениях, и слово «Бисмилля» – как и говорила мне Ширин в школе – было написано на его клюве черными чернилами.
– Здорово, – сказала я.
Она кивнула и подошла ближе к столу. Она нагнулась надо мной, чтобы дотянуться до стопки трафаретов в углу. Синие розы на ее платье коснулись моей щеки. Из стопки она достала копию изображения удода, которое только что показала мне. Она вырезала изогнутый алфавит на теле птицы. Я вспомнила татуировку загадочной птицы на ее шее.
– Я научилась этому искусству от теть по отцу в годы, когда мы жили с ними в Абадане. – Она вздохнула и скользнула длинными пальцами по внутренним изгибам трафарета. – Они рисовали цветочные узоры на моих руках. Но я оживляю свою каллиграфию и рисую птиц. Меня успокаивает, когда я воплощаю в жизнь стихи, придавая им форму птиц. Они становятся хорошими татуировками.
– А какая птица на твоей шее?
– О, в смысле та, которая была у меня в том году?
Я кивнула.
– Это был Симург. Мама помогла мне нанести его на грудь. Она знает, как я люблю своих птиц. – Она несколько мгновений неотрывно смотрела на мою шею и грудь, на глаз прикидывая размеры. – Этот узор удода новый. Хочешь, я нарисую его на твоей груди?
Я была поражена предложением Ширин. Чтобы школьная советница нарисовала татуировку на моей груди – такого результата похода к ней домой я никогда не могла представить. В двенадцать я еще даже не проколола уши. Как на моем теле могла появиться татуировка? Я никогда еще даже не пробовала красить кончики ногтей бабушкиной хной – как я могла позволить Ширин нарисовать птицу на моей груди?
– Не стоит, – сказала я. – Спасибо!
– Это временно. Она смоется через пару
