сюжете, но они не могли выбрать никого иного. Божественность пала на удода в день его рождения. Птицы всего лишь своими действиями открыли его истинную сущность.

На лице у меня, наверное, было от ее объяснения страшное замешательство.

– Понимаю, что тебя это удивляет, – сказала она, – но в твоих строках не хватает именно этого. Процесс выборов в исламской теократии совершенно отличается от выборных процессов в западных обществах. Мы голосуем, только чтобы обнаружить, кого уже избрал Аллах.

– Так кто тогда выбирает лидера? Мы или Аллах? Я запуталась.

– Мы и не мы. Аллах обнаруживает Свой выбор через нас. Удод в рассказе Аттара избранный, идеальная и беспорочная птица, способная привести стаю к Симургу. Птицы всего лишь приоткрывают предназначенную ему роль.

В тот миг она открыла мне целый новый мир. Я задумалась: неужто все, что я узнала о ценности человеческих усилий в стремлении к идеалу, было неправильным?

– Ты поэтому сказала, что эта история никогда прежде не была так значима для нашего общества, как сегодня?

Она улыбнулась.

– Правильно, Можи. Ты совершенно правильно поняла. Мы птицы, а имам Хомейни – наш удод в поисках Аллаха.

Я какое-то время молчала, глядя на золотые искорки в ее глазах. Хомейни снова настиг меня в ее кабинете. Я никогда не чувствовала особой близости с людьми, которые так сильно его любили. Я считала, что есть какое-то безумие в их эмоциональном восприятии и цепочке их мыслей, в том, что из любви к нему они готовы были пожертвовать своими жизнями. Но в тот миг я вдруг поняла, почему миллионы иранцев превозносили этого святого мужа, этого аятоллу. Он был величайшим лидером, которому было суждено вести их в поисках Аллаха. И разве «аятолла» не значит «знамение Аллаха»?

Я так сильно запаздывала с пьесой, что Ширин пригласила меня к себе домой дописать сценарий вместе с ней в пятницу. Я только однажды в пятом классе была у учительницы на дне рождения ее дочери – моей одноклассницы, – а кроме того, ни разу не переступала порог учительского дома. Мама́н была в курсе процесса написания пьесы, поэтому разрешила мне пойти домой к Ширин. К моему удивлению, мама́н предложила подвезти меня до квартиры Ширин, хотя она была в западной части Тегерана. Она жила в Экбатане – одном из тогда только выстроенных новых жилых кварталов.

Мы приехали ранним утром. Мама́н оставила «Жука» на парковке перед зданием и нажала на звонок возле номера квартиры Ширин. Ширин ответила и открыла нам дверь в подъезд. Поднимаясь на лифте на этаж Ширин, я чувствовала, как бьется в ушах сердце. Я старалась держать себя в руках, чтобы мама́н не заметила моей тревоги. Но как я могла быть спокойной, когда вот-вот увижу Ширин в ее доме?

Мама́н постучала в дверной молоток, и через несколько секунд на пороге появилась Ширин. На ней было снежно-белое платье с цветами и никакого платка. Мама́н никогда прежде не видела ее и знала о ней только из моих беспорядочных рассказов о школе. Она была дружелюбной и любезной и пригласила мама́н на стакан чая, и та с готовностью приняла приглашение. Я была уверена, что она хотела осмотреть дом и живущих в нем людей, чтобы удостовериться, что я там буду в безопасности.

Мы остались в гостиной, пока Ширин пошла в кухню приготовить чай. На стене висели в рамках фотографии двух солдат. Один казался младше другого, но между ними было заметное сходство. У обоих были темные глаза и кустистые бороды – одна седая, а другая черная, как горячий гудрон. Я обратила внимание на шевроны на нагрудных карманах формы у обоих мужчин.

Мама́н показала на фото и спросила приглушенным голосом:

– Члены ее семьи в Революционной страже?

Я не знала.

Ширин вернулась с двумя фарфоровыми чашками и полной кубиков сахара мисочкой на подносе. Я кинула на нее взгляд, когда она склонилась, протягивая нам поднос. Яркая голубизна роз на ее платье сочеталась с овальными серьгами с цирконием. Талия на платье была туго затянута, а подол пышной юбки касался голой кожи над лодыжками.

– Спасибо, что привезли Можи. Я уверена, что это поможет ей завершить пьесу. – Она поставила пустой чайный поднос на деревянный кофейный столик и села перед мама́н.

– Не за что, госпожа Ширин. Я надеюсь, с пьесой все пройдет гладко.

– Надеюсь. Девочки полны энтузиазма. Они не могут дождаться дня, когда мы начнем репетировать.

Мама́н допила чай и поставила пустую чашку на блюдце на столике. Она начала теребить края шелкового платка, который положила на колени.

– Надеюсь, мы не побеспокоили вашу семью так рано утром.

– Ох, совсем нет, – сказала Ширин. – Дома, кроме меня, никого нет. Мама ездит на Бехешт-е Захра каждую пятницу. Она хочет поговорить со своими мучеником-мужем и сыном.

– Мне ужасно жаль, госпожа Ширин, – сказала мама́н глухим голосом.

– Спасибо. – Она кинула взгляд на фото своего отца и сказала: – Он погиб два года назад в Курдистане. Брата обезглавили месяц спустя, тоже в Курдистане. – Она закусила губу, сжимая руками голубые розы на своем платье.

– Как ужасно! – сказала мама́н. Ее приоткрытый рот и взгляд, застывший на фото, показывали ее крайнее удивление. – Мне так ужасно жаль слышать это. Это, должно быть, очень тяжело для вас и вашей матери.

Уголок губ Ширин поднялся в горькой улыбке. Она повернула глаза к окну и посмотрела на облетевшие платаны снаружи.

– Мама очень по ним скучает. Она проводит с ними каждую пятницу. Так она справляется с их отсутствием.

– Так тяжело, так грустно. – Мама́н покачала головой.

Я никогда не слышала, чтобы Ширин говорила о своей семье, и была шокирована, узнав, что она потеряла отца и брата. Она никогда не упоминала об их мученичестве. За прошедшие два года на каждой из проведенных нами церемоний по поводу войны между Ираном и Ираком она хранила молчание, и ни единая слеза не наполняла ее глаз. Я не знала, как она могла быть такой стойкой перед лицом такой ужасной катастрофы.

– Не хотите еще чая? – спросила Ширин, меняя тему.

– Ох, конечно. Спасибо, – ответила мама́н. Я чувствовала, что ее терзает желание улучить момент, чтобы поговорить со мной. Едва Ширин вышла, мама́н поднялась с дивана и подошла ко мне. – Какая ужасная история! – прошептала она. – Ты об этом знала?

Я покачала головой.

– Скорее всего, их убили курды-сепаратисты, которые там партизанят. Они, должно быть, были верными членами Корпуса стражей Исламской революции. – Она спрятала лицо в ладонях и