этом меня крайне редко посещали сомнения в правильности выбранной стратегии, ведь она наилучшим образом подходила для условий жизни в мирной и спокойной Европе. И даже когда небо на восточной части горизонта стало хмуриться, предвещая приближение грозы, я все равно продолжала действовать по прежнему плану. Вот победим Россию, разделим ее богатства – и заживем на широкую ногу, как никогда еще не жила германская нация, самой судьбой зажатая в центре Европы.

Но Россия побеждаться не пожелала. Сначала она уперлась, поднатужилась, а потом так споро принялась махать кулаками, что все увидели, как с путинского государства буквально на глазах облезает либеральная шелуха, открывая прежнюю, сильную, воинственную и очень злую Империю – ту самую, которая Третий Рим. Когда санитарный кордон, выстроенный американцами из восточноевропейских стран, сгорел как пук сухой соломы на ветру, мне стало по-настоящему страшно. Следующей в Вашингтоне намеревались бросить в огонь именно Германию. Но тут Вольдемар, который тоже по-своему любит нашу страну, нашел из этой ситуации нестандартный выход и задал мне свой любимый вопрос: «По-хорошему или по-плохому?». Я согласилась «по-хорошему»…

Теперь все выглядело так, словно пришли из опеки и решили, что я неправильно воспитываю своего ребенка: что он слишком избалован и слишком перекормлен. И его у меня забрали… Не придется мне больше ублажать его и нянчить, что отнимало довольно много сил. Синдром «мамочки» еще не отпустил меня, а потому я все равно беспокоюсь о Германии и немцах, несмотря на то, что с сегодняшнего дня о них заботятся совсем другие люди.

Но, с другой, стороны, мое дитя попало совсем не в чужие руки… Его новые опекуны – наши близкие родственники, считающие, что имеют полное право прививать моему детищу собственные ценности. Они суровые люди, и намерены дать моему ребенку соответствующее воспитание, необходимое для жизни в таком же суровом мире. И хоть я совершенно не представляю, как им удастся все это осуществить, не сомневаюсь, что в конечном итоге все у них получится. Конечно, поначалу мое пухлое дитя будет страдать… Но оно быстро адаптируется. И даже, возможно, перемены ему понравятся. Ведь его воспитателем будет не какой-нибудь либеральный профессор музыки, а сам фельдмаршал Эрвин Роммель! Уж этот человек быстро добьется того, что все достигнутое нами в плане демократии, зеленой энергетики, толерантности и прав различных меньшинств пойдет прахом.

Но какой будет теперь новая Германия? Я не могу себе этого представить. Ведь на протяжении многих лет образ будущего нашей страны рисовался мне так отчетливо, что я уверовала в него. Никакие другие варианты даже не могли прийти мне в голову. Впрочем, не могу сказать, что я никогда не испытывала сомнений в правильности выбранного курса. Но в любом случае мы не могли решать самостоятельно свою судьбу. К нашему ошейнику был намертво припаян длинный поводок. Да, у нас была некоторая свобода действий – но лишь та, которую нам определили США. Бегать на этом поводке можно было свободно, но в пределах видимости. Это и был наш так называемый «суверенитет», и суть этого термина была одинакова для всех стран западной Европы.

Но по мере развития событий на Востоке этот поводок все укорачивался, укорачивался, укорачивался – и вот уже хозяйская рука держит нас за горло. Кроме того, на нас надели строгий ошейник… Тут дергаться бесполезно: неосторожный рывок в сторону – и сразу станет очень больно. Но тут управление ловко перехватил Роммель, и теперь, как опытный кинолог, он будет делать из Германии послушную, воспитанную собаку, настоящую немецкую овчарку, преданную только герру Путину.

Впрочем, наверное, зря это я… Собственно, если все пойдет так, как говорил Роммель, у нас будет истинная независимость. Германия сама сможет выбирать себе друзей и торговых партнеров, исходя из собственных интересов, а не пожеланий заморских хозяев. Единственное условие – не ходить в военные походы на восток самим и не предоставлять для этого свою территорию.

А Роммеля народ принял очень хорошо… Его популярности, которая будет только расти, позавидуют многие. Сам по себе он очень харизматичен, и люди будут невольно равняться на него. По сравнению с ним все мои коллеги-политики выглядят жалкими клоунами. И я начинаю понимать, насколько наш народ истосковался именно по такому лидеру – яркому, решительному, с внушительной репутацией. Меня же все теперь очень быстро забудут. Когда дети взрослеют, мамочка становится им не нужна.

Роммель – один из тех двоих, перед которыми я чувствую внутреннюю робость. Когда я смотрю ему в глаза, то испытываю нечто вроде стыда, хотя он меня и не упрекает ни в чем, отлично понимая, что я тоже по-своему желала блага для нашей Германии. Но из его глаз на меня смотрят тысячи наших предков… И они видят: то, что представляет ныне из себя наша страна – совсем не та Германия, какой они видели ее в будущем. И, на их взгляд, Германию надо срочно спасать.

А второй человек, который подобным же образом действует на меня – это герр Путин. Хоть он и кажется совсем другим, но это лишь дань этикету и эталонам современности. На самом деле эти двое сделаны из одного и того же теста. И я не могу не признать, что, кроме Роммеля, никто не смог бы заменит меня на посту, с учетом нынешних реалий.

Как это всегда бывало в моменты тревоги или тяжкий раздумий, мой взгляд упал на бар, в недрах которого хранилось то, что всегда помогало мне справиться с подобным душевным состоянием. Я подошла к бару и налила себе в рюмку коньяка. Села на стул и поставила рюмку перед собой.

Странно, но на этот раз мне не хотелось напиться быстро. Я взяла рюмку в руки и понюхала коричневую жидкость. Не знаю почему, но запах этот вызвал во мне какую-то тоску. Тоску по чему-то несбывшемуся… по чему-то упущенному, пошедшему мимо… Что это было? Что я делала не так? Почему я даже не сомневаюсь, что нового канцлера будут обожать и носить на руках, и его популярность будет не сравнить ни с моей, ни с чьей-либо еще? Была ли я «мамочкой» на самом деле?

Глядя на коньяк в рюмке, я неожиданно вспомнила тот день, когда рухнула Берлинская стена… Я радостно встретила это известие и вместе с множеством других восточных немцев отправилась в западный Берлин и отметила это знаменательное событие бутылочкой пива. Собственно, я как-то рассказывала об этом журналистам. Но в тот момент я представляла себе Германию через три десятка лет не совсем не