колоть меня штыками. Когда они посчитали, что уже хватит, и увидели, что я лежу весь в крови, они ушли. Так я остался на этом поле уже один и лежал там до следующего дня. Помню, что кто-то принес мне простокваши в крынке.

Когда на следующий день [уцелевшие] собирали раненых, то меня нашли и забрали. Всех раненых положили на дровни, на которых было немного соломы. Там я встретил старшую сестру Ядзю, которая была ранена. У нее был прострелен локоть левой руки и правая нога выше щиколотки. И также на этой телеге была моя двоюродная сестра, Кульмановская Станислава. У нее было раздроблено плечо.

Нас привезли на железнодорожную станцию Немовичи, где я увидел солдат в зеленых мундирах[466], которые о нас позаботились и доставили в госпиталь в Костополе, где я пребывал до августа. Оказалось, что у меня было 11 колотых ран от штыка, в том числе 2 тяжелые: одна до сердца, где была задета сердечная мышца, а другая повредила артерию на шее. Когда я вышел из больницы, узнал, что бульбовцы[467] добили маму, а младшую сестричку разорвали. Еще нескольких раненых они побросали в кучу, обложили соломой и сожгли.

Когда сожгли Углы, мы поселились в старой смолокурне рядом со станцией Немовичи. Все время нам приходилось бежать на ночь в лес, потому что банды рыскали и убивали людей.

Я помню, как сначала ехали немцы, а потом русские поезда[468], нагруженные пушками, автомобилями и даже самолетами. Мы ходили на станцию, чтобы получить у военных что-нибудь поесть. Отец, чтобы заработать на еду, работал на железной дороге. Отца хотели забрать на фронт[469], но, поскольку он был один с четырьмя маленькими детьми, и работал на железной дороге, его оставили в покое.

Помню, как самолеты летели и бомбили Сарны. Это было после полудня и до позднего вечера. Были видны зарева пожаров и слышны взрывы бомб. В 1944 г., в ноябре, нам велели собирать вещи и прибыть на станцию, куда должны были подать поезд. Когда мы прибыли на станцию, оказалось, что поезда нету. И так до марта 1945 г. мы на платформе ждали, пока прибудет обещанный поезд. Наконец подошел долгожданный поезд. Это были открытые вагоны, т. е. для угля. Тогда мы начали наконец грузиться по две-три семьи в вагон. Когда погрузились, оказалось, что локомотив не может справиться, и надо было ждать другой локомотив. Так мы начали свое путешествие на Возвращенные земли, через Мысловице, Торунь. До Гдакова мы доехали под конец июня.

Амелия Мамчар, урожд. Миллер

«Или меня застрели, или меня выпусти, пусть меня не сжигают живьем с этими детьми» (сообщение жительницы поселения Пендыки на Волыни)[470]

[.] Мой дедушка [Эмиль Миллер], отец моего папы, был немецким колонистом и приехал на Волынь со своими родителями […] из-под Берлина. Здесь они купили себе землю в деревне Пендыки[471], Костопольского повята, Волынского воеводства. Они построили дом и вели сельское хозяйство.

Мой дед [.] женился на польке, т. е. моей бабке со стороны отца, которую звали Станислава […]. В свою очередь, мой дед Валентий [Томчик] тоже приехал на Волынь, только не знаю, с кем и при каких обстоятельствах[…]. Моя бабка Виктория, как и дед Валентий, поселились в селе Людвиковка[472], гмина[473] Млынов, Дубненского повята, Волынского воеводства […]. Как-то раз играли свадьбу в семье, на которой была моя мама Хелена […] [и] она познакомилась с моим папой Мечиславом. Мой папа был на этой свадьбе музыкантом […]. Через некоторое время […] мама вышла замуж и поселилась с моим папой в деревне Пендыки [.].

В деревне жили поляки, было две семьи украинцев. Люди жили спокойно, друг другу помогали на полевых работах и при постройке домов [.]. По соседству с нами жила украинская семья. Наши семьи всегда помогали друг другу. У моего папы был лес, так вот он дал этому украинцу дерево для постройки дома. И еще дал ему взаймы денег на эту стройку. Словом, среди соседей было согласие и взаимная соседская помощь […].

Наступил 1943 год, а вместе с ним начался настоящий ад для поляков. Сперва до нас доходили слухи об отдельных убийствах поляков, которые совершали бандеровцы. Вскоре начали нападать, убивая целые семьи и жечь целые деревни, а нажитое поляками грабили украинцы.

Рано утром 29 марта 1943 г. бандеровцы напали на деревню Пендыки. Моя мама в это время пошла в хлев доить коров, а папа пошел чинить инвентарь. Мы с сестрой спали сладким сном, и тут вдруг мама с папой вбежали в дом и вырвали нас из теплого спокойного сна. Папа взял на руки меня, а мама сестру. Мы вылетели из дома и отправились в сторону леса. Не знаю, как это случилось, только папа с нами попрощался. Я до сих пор помню, как крепко он нас сжимал. Маме сказал, чтобы она вернулась домой за одеждой для нас, потому что мы были в том, в чем спали. Когда мама решила зайти в дом, это заметил бандеровец и впихнул нас в конюшню, в которой содержался скот, но его выпустили. В конюшне уже были женщины и дети. Конюшню подожгли. Я, будучи ребенком, не очень понимала, что происходит, и судорожно сжимала правую руку моей мамы. Моя сестра и другие старшие дети вырыли дыру в навозе и звали меня, говоря, что мы спрячемся в мы в эту дыру, а то того и гляди рухнет горящая крыша. В этот момент к тому украинцу, что стоял с винтовкой в дверях, подошел второй украинец. О чем-то они поговорили, и первый ушел, а второй с винтовкой встал в дверях. Моя мама узнала этого, второго. Это был наш сосед, которому папа дал дерево на постройку дома и одолжил денег. Моя мама взяла в левую руку сестру, а в правую меня, подошла к этому украинцу, назвала его по имени, которого я не помню, и сказала: «Или застрели меня, или выпусти. Пусть меня не сжигают живьем с детьми». Он сказал: «Удирай до лиса». Так мы избежали смерти. А остальные сгорели живьем.