Когда мы достигли острова, я выбился из сил настолько, что не сумел в полной мере оценить сего чуда, да и ночь была уже не за горами. Даже сейчас вспоминаю только, как мы втащили лодчонку на берег и вошли в хижину, где один из спасителей растопил плавником крохотный очажок, а я принялся смазывать «Терминус Эст», отнятый островитянами у пленного гетмана и возвращенный мне, но после того, как Урд вновь обратила лик к солнцу… Сколь же чудесно было, опершись ладонью на изящный ствол ивы, почувствовать, как весь островок покачивается под ногами!

Хозяева хижины приготовили нам на завтрак немного рыбы, но прежде чем мы покончили с нею, к островку подошла лодка с еще парой островитян, привезших нам еще связку рыбы и пучок каких-то съедобных кореньев, которых я никогда прежде не пробовал. Коренья мы испекли в углях и съели горячими. По-моему, вкус их больше всего напоминал каштаны. После этого к берегу причалили еще три лодки, а следом за ними – остров о четырех деревьях с туго надутыми квадратными парусами, растянутыми меж ветвей (увидев его вдали, я решил, что к нам движется целая флотилия). Капитаном – иных вождей у островитян не бывает – острова оказался преклонных лет человек по имени Ллибио. Когда Пия представила меня ему, старик обнял меня, как отцы обнимают родных сыновей, чего мне прежде испытывать не доводилось.

После того как мы разомкнули объятия, все прочие, включая Пию, отошли как можно дальше в сторонку, дабы нам удалось поговорить без лишних ушей, если, конечно, не повышать голоса. Часть гостей (к этому времени на острове собралось около десяти человек) скрылась в хижине, а остальные отошли к дальнему берегу.

– Я слышал, ты – великий воин, истребитель людей, – начал Ллибио.

Я ответил, что истребителем людей считаться вполне могу, но до величия мне далеко.

– Это так. В сражении всякий стремится покончить с врагами, однако победу рождает не убийство других, но истребление известных черт собственной натуры.

– Должно быть, ты, – отвечал я, показывая, что понимаю его, – истребил в себе все дурное без остатка. Твой народ тебя любит.

– На это тоже полагаться нельзя. – Сделав паузу, старик устремил взгляд вдаль, к горизонту. – Мы бедны и немногочисленны, а ведь послушай люди доброго совета в те самые годы, когда…

Оборвав фразу на полуслове, Ллибио сокрушенно покачал головой.

– Я шел сюда издалека и в странствиях не раз убеждался, что люди бедные обыкновенно куда мудрее, куда достойнее богачей.

Старик улыбнулся:

– Ты добр душой. Однако наш народ так достоин и мудр, что вплотную приблизился к грани гибели. Нас никогда не бывало много, а сколькие погибли минувшей зимой, когда озеро замерзло почти от края до края…

– Прежде я и не думал, как трудно приходится вам во время зимы без шерсти и шкур, но теперь понимаю: зимой вам не позавидуешь.

Старик покачал головой:

– Мы смазываем тела жиром, и это весьма помогает переносить холод, а из тюленьих шкур получаются плащи куда лучше, чем у жителей берега. Но когда озеро покрывается льдом, наши острова теряют возможность двигаться, а береговому люду не нужны лодки, чтобы добраться до них, и потому береговые могут выступить против нас всеми силами. Каждое лето мы бьем их, являющихся забирать нашу рыбу, однако каждую зиму они истребляют нас, приходя по льду за рабами.

– Береговой люд, – сказал я, вспомнив о Когте, отнятом у меня гетманом и отосланном в замок, – повинуется хозяину замка. Быть может, если вы заключите с ним мир, он велит им прекратить нападения?

– Во времена моей молодости все эти распри уносили по две, много по три жизни в год. Затем явился строитель замка… Знаешь эту повесть?

Я отрицательно покачал головой.

– Пришел он с юга, откуда, как мне сказали, пришел и ты. При нем оказалось множество желанных для берегового люда вещей – к примеру, тканей, и серебра, и всевозможных инструментов превосходной работы. По его указаниям они – отцы и деды нынешних жителей берега – выстроили ему замок. Нужные для строительства инструменты береговым дал опять-таки он, а после, по окончании работ, как обещал, оставил все это им, прибавив еще много разных вещей. В то время как они трудились на стройке, отец моей матери пришел к ним и спросил: неужто они не видят, что своими руками сажают себе на шею господина? Ведь строитель замка сможет сделать с ними все, что заблагорассудится, а после спрятаться за возведенными ими прочными стенами, где его никому не достать! Но береговые посмеялись над отцом моей матери и ответили: нас, дескать, много (что было чистой правдой), а строитель замка только один (и это тоже было чистой правдой).

Я спросил, видел ли сам Ллибио строителя замка, и если да, каков он собой.

– Однажды видел. Он стоял на скале и говорил с береговыми, а я проплывал мимо в лодке. Могу сказать вот что: ростом он был невысок – случись ты там, рядом, не достал бы макушкой тебе до плеча. Совсем не из таких, кто внушает страх.

Вновь сделав паузу, Ллибио устремил потускневший взгляд вдаль – на сей раз в давнее прошлое.

– Однако без страха дело не обошлось, – продолжал он. – Закончив внешнюю стену, береговой люд вернулся к своим делам – к охоте, рыболовным заколам и вершам, стадам. Но вскоре величайший из них пришел к нам и сказал: мы-де крадем у берегового люда детишек и скот, и если не вернем покражу, они истребят нас всех до единого.

Повернувшись ко мне, Ллибио крепко сжал мою руку. Ладонь старика оказалась твердой, как дерево. В глазах его словно бы замелькали образы ушедших лет. Должно быть, в то время они казались довольно мрачными, однако тогда он даже не подозревал, сколь мрачным станет порожденное ими будущее, то самое, в коем я, сидя напротив с мечом поперек коленей, слушал его рассказ. Впрочем, радости ему те года тоже принесли немало – ведь он был молод, силен, и пусть сам, возможно, даже не думал об этом, глаза его помнили все.

– Мы отвечали береговым, что не поедаем детей и не нуждаемся в рабах, чтоб те ловили для нас рыбу, а скотину нам просто негде пасти. Должно быть, они и сами уже понимали, что виноваты не мы, так как войной на нас не пошли, но когда наши острова приближались к берегу, мы слышали в ночной темноте плач их женщин.

– В те времена каждый день, следующий за днем полнолуния, был днем торговли – днем, когда всякий из нас, кто ни пожелает, мог сойти на берег за ножами и солью. Едва настал новый торговый день, мы увидели, что жители берега знают, куда подевались их дети и скот, и шепчутся об этом между собой. Увидели и спросили, отчего они не пойдут да не возьмут замок приступом – ведь их же много. Но вместо этого они взяли наших детей, и мужчин, и женщин всякого возраста и посадили на цепи подле своих дверей, чтоб похититель больше не брал никого из их племени, а кое-кого даже отвели к воротам замка и связанными оставили там.

Тут я рискнул спросить, давно ли так продолжается.

– Многие годы, со времен моей молодости, как я уже говорил. Бывало, береговые противились, но чаще – нет. Дважды с юга приходили воины, посланные гордым народом из высоких домов на южном побережье. Пока они оставались здесь, раздоры прекращались, но о чем толковали в замке, мне неизвестно. С тех пор как замок был завершен, его строителя, о котором я рассказывал, никто больше не видел.