А эта карта… У нее была душа.

Я проследила наш путь по Узорной дороге до Сприлла, а потом двинулась дальше, читая названия мест, где Кинн, видимо, предполагал ночевать, – некоторые мне были знакомы, другие – нет. Пока наконец мой палец не добрался до той точки, где Черный лес кончался и сходились две дороги – Узорная и Северная, которая шла от Энтаны через Нумм на юг материка. Там, на пересечении этих дорог, находился храм, по строенный еще во времена Первых.

Храм Серры-на-Перепутье.

Кинн тщательно подписал его на карте, хотя нужды останавливаться там явно не было – оттуда до Альвиона оставалось где-то полдня пути. И тут я вспомнила, что это храм, особо чтимый всеми путешествующими.

А мы с Кинном и есть путешественники – во всех смыслах. Мы ступили на дорогу, ожидая, что она приведет нас туда, куда надо. Но куда она приведет нас на самом деле?

Всё утро я чувствовала себя разбитой и сонной, а после вчерашнего мышцы у меня болели так, что ноги подкашивались. Позавтракав под затихающие крики Теней, мы собрались и, когда Кинн снял щит, вышли через заднюю дверь во двор, на свежий, прохладный воздух.

– Мост здесь один, но дальше, в полях, речка становится у́же. Пойдем полями, а уже там выберемся на дорогу.

На одном из перекрестков мы оглянулись: щит Волков и щит Карателей ярко горели на фоне темно-серого неба.

– Что ж, будем надеяться, они надолго займут друг друга…

И, больше не оглядываясь, мы покинули Сприлл.

Добравшись до реки, мы долго шли по заросшему высокой травой берегу. Штаны и куртки уже вымокли от росы, когда стало ясно, что речка поворачивает на юг, уводя нас всё дальше от Узорной дороги. Кинн изучающе оглядел течение.

– Попробуем перейти здесь.

Перспектива второй раз за три дня оказаться в холодной воде меня не особо вдохновила, но вслед за Кинном я без возражений сняла ботинки и носки и, поджав пальцы от холода, закатала штанины до колен.

И уперлась взглядом в ноги Кинна.

Впервые в жизни я видела оголенные мужские ноги с четким рельефом мышц. Меня охватило дикое желание к ним прикоснуться, и я с трудом одернула себя. Кинн обернулся, а я сделала вид, что засовываю носки поглубже в ботинки.

– Я пойду вперед, проверю дно. Если всё нормально, вернусь за тобой.

Я кивнула, не поднимая головы и стараясь смотреть куда угодно, только не на него. И выпрямилась только тогда, когда Кинн, раздвинув густую траву, спустился к воде.

Ширина речки в этом месте была метра три, и Кинн без труда пересек ее, даже не замочив штаны. Оставив на том берегу наши ботинки, он вернулся и, взяв заплечный мешок, покосился в мою сторону:

– Ты ниже меня. Если не хочешь промокнуть, лучше подтяни штаны повыше.

Кинн отвернулся, а я, чувствуя, как краснеют щеки, еще немного подвернула штанины и кашлянула. Он двинулся вперед и через плечо бросил:

– Дно ровное, но, если что, хватайся за мешок.

Ледяная вода обожгла ноги, я вся покрылась мурашками и начала дрожать. Через пару шагов я поняла, что течение, хотя и несильное, сбивает меня в сторону. Кинн спокойно шел вперед, и я заторопилась следом. Наверное, всё бы обошлось, но ближе к берегу дно стало илистым, и теперь я двигалась не прямо за Кинном, а правее. Под ноги мне попалась скользкая от ила коряга, и, вскрикнув, я оступилась и подвернула ногу. Кинн мигом обернулся и подхватил меня, прежде чем я упала в воду, но мою правую лодыжку уже прострелило болью.

Когда мы выбрались на берег, Кинн помог мне сесть, и я тут же ощупала ногу. И, закусив губу, едва не расплакалась – так было больно. Бежать с такой лодыжкой я теперь точно не могла; я даже не была уверена, что вообще получится встать.

Кинн встревоженно нахмурился и, не глядя на меня, начал надевать носки. Я запоздало сообразила, что мои голые ноги у него на виду, и поскорее раскатала штанины обратно. Надев носок и ботинок на левую ногу, я обреченно посмотрела на правую – лодыжка покраснела и опухла, и было ясно, что ботинок на нее не надеть.

– Жаль, что герриона нет. Тебе нужен холод.

Он полез в заплечный мешок, выудил оттуда кусок ткани и, смочив его в реке, опустился рядом со мной.

Лодыжка болезненно ныла, но сердце забилось чуть быстрей, когда Кинн положил мою ногу себе на колено и обернул ее холодной мокрой тканью. Я заметила, с каким напряженным взглядом он огляделся по сторонам, и сказала:

– Я смогу идти.

Кинн едва заметно качнул головой и поджал губы. И, пока холод действовал, достал из мешка еще ткань и веревку. Наконец он убрал мокрую тряпку и плотно обмотал мою ногу сухой тканью, а потом осторожно перевязал веревкой.

– Давай попробуем.

Кинн осторожно опустил мою ногу, поднялся и протянул руку, чтобы помочь. Держась за него, я встала – сначала на левую ногу, потом на правую – и тут же, охнув, упала обратно.

Мне хотелось расплакаться не только от боли, но и от разочарования – теперь я стала обузой в прямом смысле. Но Кинн с деловым отстраненным видом завернул мой грязный ботинок в тряпку и убрал в мешок, который повесил себе на грудь, а потом, чуть улыбаясь, взглянул на меня:

– Надеюсь, ты готова к поездке?

Следующий час наполнил меня смесью множества противоположных эмоций и ощущений: пульсирующей боли в лодыжке, стыда от своей беспомощности и одновременно головокружительного наслаждения. Я ехала, прижавшись к широкой спине Кинна и обхватив руками его шею, а он поддерживал меня за ноги. Я вдыхала разгоряченный запах его кожи, чувствовала, как напрягаются его мышцы под курткой, и радовалась, что он не видит мое лицо.

Когда мы вышли к дороге, Кинн осторожно ссадил меня на землю у покосившейся изгороди и, достав бутылку с водой, предложил мне. Я покачала головой. Только сейчас я заметила, как тяжело он дышит, и чувство стыда пронзило меня с новой силой – ведь Кинн не сможет нести меня бесконечно, к тому же рана на его предплечье еще не зажила.

– Прости, что так подвела. От меня теперь совсем никакого толку, только задерживаю.

Кинн оторвался от питья и искоса взглянул на меня:

– Что случилось, то случилось, ты не виновата. А про «никакого толку» – напомни-ка, кто из нас слышит Теней?

Но я не улыбнулась. Сприлл