Туркменки

Тяжкой была участь пленных. Стариков и больных туркмены безжалостно умерщвляли не только потому, что они негодны к работе, а потому, что кровь их угодна Аллаху. Щадили только мулл, дервишей и прочих духовных, так как боялись проклятия. Молодых и сильных невольников или продавали на соседние рынки, или обращали в рабов. С появлением русских на берегах Зарявшана и Аму, когда Хива и Бухара принесли покорность, рабство в этих странах было уничтожено, невольничьи рынки закрылись. Тогда текинцы стали жестоко обращаться со своими пленниками, чтобы заставить их просить выкупа. У них пробыл 8 лет в плену бомбардир Кин-дяев, и хозяин подвергал его разным истязаниям. Свяжет, например, туго-натуго указательный и средний пальцы и вбивает между ними деревянные гвозди; прикладывал к телу раскаленные угли, а в морозы привязывал раздетого к столбу. Такими пытками текинец заставил Киндяева написать письмо, чтобы его выкупили за 48 тысяч. От начальства получили ответ, что деньги будут уплачены тогда, когда доставят Киндяева. Текинец стал мучить пленника еще больше: заковал его руки и ноги в кандалы; кроме того, приковал цепью, обернутой вокруг шеи, к столбу. В таком положении несчастный пленник не мог как следует ни лечь, ни сесть, а должен был стоять или держаться на корточках.

В 1869 г. русский отряд высадился на восточном берегу Каспия и заложил город Красноводск. Таково начало прочного водворения власти Белого Царя в нынешней Закаспийской области. В последующие годы наши отряды доходили в одну сторону до Аму, а в другую – до Ахал-Текинского оазиса. Тогда-то ближайшее туркменское племя, иомуды, и признали русское подданство, а текинцы пошли было на мировую. Через 8–9 лет после заложения Красноводска наши стали придвигаться все ближе и ближе к текинцам, но только не удерживали занятых мест: постоят и отойдут. Текинцы поняли это так, что русские их боятся. Они стали уже преследовать уходившие войска, делали набеги до Чикишляра и Красноводска, и даже пытались ими овладеть. Перед Хивинским походом толпа конных текинцев, до 600 человек, налетела среди бела дня на русский отряд, собравшийся в ту пору под Красноводском. В этом отряде находился и Скобелев, в чине капитана. Пока солдаты похватали ружья, текинцы пронеслись через весь лагерь. Кого кольнули, кого рубанули, а один смельчак накинул аркан на Скобелева, который выскочил второпях из палатки узнать причину суматохи. Плохо бы ему пришлось, не выстели вовремя казак, меткой пулей он положил текинца на месте.

Помимо того, текинцы угоняли скот, верблюдов, нападали на мирных иомудов. Наши пленные с той поры у них не переводились: то схватят солдата, то поймают на берегу рыболова. Более всего казалось постыдным выкупать своих пленных, а если их вовремя не выкупить, то текинцы обращались с ними самым бесчеловечным образом, особенно с теми, которые пытались бежать.

Вот, что рассказывал побывавший в плену русский солдат Цивашев: «7 октября 1878 г. я с шестью товарищами отправился на трех верблюдах без ружей за сеном. Только мы начали косить траву, как из-за бугра выскочили пять доброконных туркмен с ружьями и шашками. Мы пустились бежать, но туркмены скоро нас догнали, сбили в кучу и погнали в горы. Мы не шли, а бежали; кто отставал, того били нагайками. Канонир Макаров скоро совсем отстал. Тогда один из туркмен снес ему шашкой голову, затем слез с коня, стащил с Макарова сапоги, да еще раза три пырнул его ножом. Таким манером гнали нас до самого вечера, пока не остановились у какой-то речки напоить лошадей. Отсюда погнали дальше, на всю ночь, как есть до рассвета. Опять остановились у речки, напекли в золе лепешек и, проглотивши их, тронулись дальше. Когда солнце поднималось на обед, мы уже вступали в аул Каракала, где пробыли целые сутки. На другой день, отойдя от аула с версту, туркмены остановились, заставили нас раздеться и разобрали нашу одежду; мы остались в одном белье, без сапог. После этого поделили нас между собой: меня с Петиным два туркмена погнали влево, остальных товарищей погнали вправо. Больше мы с ними не виделись.

Мы то поднимались в горы, то спускались вниз; то бежали по каменистому грунту или же вязли в песке. У меня и Петина ноги распухли, покрылись ранами. Видно наших хозяев взяла жалось, потому что они перестали стегать нас нагайками. Почти в такую же пору, как и третьего дня, мы подошли к какой-то их крепости. Сейчас же собрался народ, окружили нас, стали раздевать, бить, толкать, плевали в глаза или кидали навозом в лицо. И эти надругательства не прекращались до самой ночи. Потом нас с Петиным развели по разным кибиткам: он пошел к своему хозяину, а я к своему. Мой хозяин сейчас же заковал меня в железные путы, каждая в 15 или 20 фунтов весом, и приказал ложиться спать. Его звали Куль-Ильды. Он был очень бедный человек: ничего не имел, кроме кибитки и коня; жена у него была лет 25-ти, собой некрасивая, и детей двое – мальчик и девочка. На другой день меня послали собирать на топливо колючку и носить воду. Ходить приходилось босиком; голову обрили, дали какую-то шапку да трепаный халат. И Петина так же вырядили. Недели через две пришли к моему хозяину старики, что-то переговорили между собой, потом пришли ко мне, чтобы я переменил свою веру. Тогда я ответил: „Хоть вы зарежьте меня, но веры я не переменю“. А нужно вам сказать, что еще когда нас разлучали, мы дали друг другу клятву держаться своей веры. После моего отказа текинцы стали меня бить, хотели даже зарезать и зарезали бы, если б хозяин не заступился, не допустил. С Петиным было тоже самое, и он отстоял свою веру. Текинцы не позволяли нам громко молиться или творить крестное знамение, так что мы все время молились „нишком“ (про себя). Кормили, можно сказать, впроголодь: больше лепешками; раз в неделю давали баранину с рисом. Одно утешение имел – повидаться с товарищем, отвести с ним душу. Этого не запрещали, ходить по аулу мы могли, когда вздумается.

Текинский аул в оазисе

Месяца через три наш аул перекочевал в пески верст за 40 от прежней стоянки. Во время пути мне скрутили назад руки. Как только пришли на место, я узнал, что Петин убежал от своего хозяина. Весь аул поднялся на ноги,