И не успела я понять, к чему он те речи ведет, как он к заду моему, после барона саднящему, уж пристроился, да и засадил!

Орала я так, что куры в соседних дворах пробудились, да собаки залаяли.

А этот дурень-то довольный такой – и ему хоть в одной дырке девство женино досталось. Отдышалась я, и смекнула, хоть и претерпела, да не зря. Говорю своему простофиле: «Ты девство мое сзаду взял, тока боле туда не лазь, не по душе то мне».

На том и порешили.

А третьего дню опосля свадьбы пошла я в лес по грибы – грибное раздолье в тот год было, все промышляли. А на опушке меня уж дружок коварный поджидает, в мундире своем нарядном.

Гневалась я на него, да только чем больше гневаюсь, тем меньше объятиям его противиться хочу. А когда растаяла я под его поцелуями совсем, он юбчонку мне задрал да у деревца и загнул. Я дыхание затаила, а этот ишачий сын тоже мне в зад заправляет. Я дернулась было, да куда там – уж по самый корень нанизал. Я кору на той берёзке чище зайца обгрызла – только чтоб на весь лес не завопить. А этот гад дерет да приговаривает: "Ты тепереча мужняя жена, на парадное крыльцо хозяин нонче есть. Но нам, солдатам, не привыкать с заднего двора свое получать..."

И чую я – чем глубже он меня буравит, тем больше меня разбирает, дух перехватывает, ноги подгибаются, да в животе теплой волной «бум, бум, бум!». И не заметила, как улетела. Но запомнила я, что зад мой многострадальный коряжину его немалую легко принял, ажно с удовольствием.

Так все лето в лес-то и бегала – то по грибы, то по ягоды. Така хозяюшка прилежная...

С первыми заморозками муженька моего барон призвал на службу то караульную. Ну и меня, чтоб не бездельничала, к делу приставили – в господских покоях прибирать. И в первый же день, когда я под кроватью вымывала, чую – кто то юбку мне задирает. Я тряпкой-то замахнулась, гляжу – а то сам барон. Я ему в ноженьки с ревом и бухнулась: «Не вели казнить!»

А он: «То-то, говорит, вижу, задница знакомая. А то блудня деревенская, да прям у меня в опочивальне… Задок то я твой опробовал, а роток не успел. А ну-кася, открывай пошире».

С того дня так оно и повелось: господину нашему – роток, мужу – передок, а дружкам охочим да всем остальным-прочим – неугомонный задок подставляла. Так и кружилась - и в свое удовольствие и с прибытком.

Вытри слезы, девонька!

Замуж мы тебя, внученька, с божьей помощью, выдадим, а дальше уж сама не плошай, и Единый тебе судья. Не зря ж Он так устроил, что нельзя увидать след рыбы в воде, след птицы в небе и след мужчины в женщине. Вот и смекай…

***

Воспоминание из детства и обволакивающее тяжелое одеяло уютно и незаметно увлекли Монику в дремоту. Отступили события этого невероятного дня, она снова нежилась в своей девичьей постели.

Поэтому слова «Готовы ли Вы, ноблесса, скрепить наш брак телесно?», прозвучали для нее оглушительно, как внезапный гром редкой зимней грозы.

Моника заполошно подкинулась и узрела графа ап-Цанага, присевшего на край кровати.

Графу в следующем году должно было исполниться полвека, но телом он был крепок, а движениями быстр. Тонкокостный и жилистый, он напоминал змею – блестящую в своей разноцветной чешуе, стремительную и смертоносную. Рука, протянувшаяся к ее обнажившемуся плечу, была белой и ухоженной рукой аристократа, но свободные рукава рубахи показывали жилистое предплечье фехтовальщика.

- Э-э, - смутилась Моника, - Да, мессир муж, я готова исполнить свой долг…

- А в чем состоит Ваш долг, моя леди? – чуть снисходительно улыбнулся этот чужой мужчина, которого ей отныне надо называть мужем.

От этой насмешливой улыбки Моника смешалась окончательно. Именно этот момент ей не объясняли ни вскользь, ни иносказательно. Но тут же нашлась.

- Я должна быть покорной…

- Что же, это неплохо, но для той, кому предстоит выносить наследников рода Цанага – маловато. Я вижу, что тщательно сберегая Вашу невинность к брачному ложу, Ваши родители утаили от Вас не только действо, но и смысл происходящего.

Моника залилась румянцем.

Невинность то, конечно, сберегали, но в поместье, где держат лошадей и собак, а дворня норовит использовать любой укромный уголок для любимой человеческой забавы, совсем скрыть от подрастающего пытливого ума суть отношений мужчины и женщины было невозможно. Но мессир граф говорил об этом так высокопарно…

- Но Вам же хватает простой покорности для удовлетворения похоти, когда Вы осуществляете свое «право сюзерена» с крестьянскими невестами…

- Это не право, а долг сюзерена – первым войти в темную пещеру, первым бросить семя в набухшую борозду, первым оседлать дикую кобылицу, не знавшую седла и упряжи. И породу смердов надо улучшать. Жаль, что Вы, ноблесса, не видите в этом ничего, кроме похоти, да и то, по юности своей,