но финансировать это должны вы. Дайте мне денег. Вы будете жертвовать по чуть-чуть на хороший и полезный проект, и мне это позволит не бегать за олигархами и бизнесменами, клянча финансирование. Такие микропожертвования — это фундамент, который позволяет мне быть абсолютно независимым. Ну и Кремль ничего с этим поделать не может. Арестовать и запугать одного или двух крупных доноров проще простого, но что ты сделаешь с десятком тысяч людей?

Сейчас кажется, что в этом подходе ничего особенного нет, обычная фандрайзинговая кампания. Но тогда, в 2011-м, надо мной, подозреваю, все смеялись и считали, что я сошёл с ума. Какие микропожертвования? Как можно собирать деньги на расследования и юридическую работу в интернете? Особенно в России: в России никто и никогда такого не делал. Не существовало примеров, не было привычки жертвовать регулярно, не было никакой финансовой инфраструктуры.

Но люди стали переводить мне деньги. Обычные читатели моего ЖЖ. Поначалу я собирал пожертвования на личную карточку, а потом у себя в блоге публиковал банковскую выписку и отчёт. Средний размер пожертвования на «РосПил» был четыреста рублей (на тот момент — около пятнадцати долларов), но буквально за месяц я собрал почти четыре миллиона — больше, чем годовой бюджет, который я изначально закладывал.

До этого в общественном сознании прочно сидел стереотип: деньги с физических лиц можно собирать только на благотворительность. Больше никто ни на что не даст, а на политику и подавно. Мне удалось сломать этот стереотип. Все были потрясены, а я — совершенно счастлив.

Но я решил пойти дальше. Существовало и другое, не менее устойчивое и вредное клише: будто бы публичные люди не будут давать деньги на общественно-политическую деятельность в открытую. Испугаются репрессий. Поэтому даже просить не стоит — лучше тайком пойти к какому-нибудь бизнесмену, который так же тайком отстегнёт тебе наличные, или и вовсе прямиком в администрацию президента. Я был уверен, что это не так, и решил это доказать.

В сентябре 2011 года я зарегистрировал некоммерческую организацию «Фонд борьбы с коррупцией». Теперь все мои отдельные проекты существовали под одним брендом. Я объявил, что деньги на работу ФБК буду тоже собирать через краудфандинг, но на этот раз специально призвал известных людей становиться донорами. Спустя несколько месяцев меня публично поддерживало шестнадцать человек — каждый из них пожертвовал больше десяти тысяч долларов. Среди них были предприниматель Борис Зимин, экономист Сергей Гуриев, журналист Леонид Парфёнов и писатель Борис Акунин, а финансист Владимир Ашурков не только пожертвовал деньги, но и сильно помог мне с организацией всего процесса. Эти шестнадцать смелых людей разрушили очень важное общественное табу — что нельзя без разрешения финансировать дело, в которое ты веришь.

В первый год работы ФБК я планировал собрать около девяти миллионов рублей — это мне удалось с лёгкостью. В 2019 году, предшествовавшем моему отравлению, мы собирали уже больше восьмидесяти миллионов рублей. Нам поступали десятки тысяч маленьких переводов — по сто-пятьсот рублей — со всей России.

Главный принцип нашей организации — прозрачность. С первых дней она была важна для меня по двум причинам. Во-первых, люди будут охотнее давать деньги, если они понимают, на что их тратят. А во-вторых, потому что я очень, очень, очень хотел отличаться от государства. Правительство расходует наши налоги без всяких объяснений. Мы не влияем на распределение бюджета и даже не понимаем толком, как именно его распределяют. В России никогда не существовало по-настоящему открытых политиков. Даже в краткий период в девяностых, когда у власти были демократы, нормой считалось прятать собственные средства и скрывать их происхождение.

Я хотел быть совсем другим. Я показывал мои личные доходы. Я показывал, откуда берутся деньги моей организации. Все знали, как выглядят моя жена и дети. И люди, переводя мне пожертвования, посылали власти чёткий сигнал: «Навальному мы жертвовать хотим, потому что мы понимаем, чем он занимается и как тратит деньги, а вы всё скрываете, а часто ещё и воруете».

И, несмотря на запугивание доноров, которое началось почти сразу («Жертвуете Навальному? Все переводы сохраняются, ждите проблем!»), тысячи людей продолжали переводить нам деньги. Для меня это всегда звучало так: «Мы готовы бороться, но нам нужен лидер — человек, который не испугается государства и который не будет брать взятки. Мы верим, что ты такой, поэтому помогаем».

В Фонде борьбы с коррупцией, который я сам и основал, зарплату я никогда не получал и ни под какими предлогами не использовал пожертвования в личных целях. Я не сомневался, что, если я попрошу, люди легко переведут и мне персонально, но я твёрдо решил, что между моим заработком и бюджетом организации будет несокрушимая китайская стена. В конце концов, у меня есть профессия — я юрист. Поэтому, даже возглавляя ФБК, я продолжал оказывать юридические услуги. Возможно, правда, некоторые мои клиенты пользовались ими не только потому, что нуждались в них, но и просто чтобы таким образом меня поддержать.

Вторым важным принципом стала нормальность. В Кремле годами пытались наше движение маргинализировать и загнать в подполье. Превратить нас в новую версию советских диссидентов. Я испытываю огромное уважение к советским диссидентам — они герои, но обычные современные люди диссидентами быть не очень хотят. Во-первых, это опасно, а во-вторых, у диссидентов не бывает весёлых офисных будней. А мы, хоть и были, по сути, офисом революции, где каждый человек нёс большие риски, чисто внешне казались московскими хипстерами. У нас просторный опенспейс, кофемашина и игра в «Тайного Санту» на Новый год. У нас твиттеры и инстаграмы. У нас молодые сотрудники, все дружат между собой, мы вместе ходим в походы и устраиваем вечеринки (правда, в последние годы я стал замечать странную тенденцию: всё самое весёлое на вечеринках начинается после того, как я ухожу домой). Единственное, что отличало нас от модного стартапа, — это то, что мы боролись с Путиным. Ну и сопутствующие издержки — например, прослушка в офисе, которую мы находили в дверных косяках.

Это было хоть и неприятно, но не особо страшно. Однако со временем таких издержек становилось больше. Давление росло с каждым годом, и к 2019-му аресты и обыски стали частью нашей повседневной жизни. Наш хипстерский офис оставался таким же хипстерским, только теперь ОМОН пилил нам дверь бензопилой, врывался внутрь с автоматами и клал всех на пол. Один такой рейд — и у пятидесяти сотрудников отнимают компьютеры и телефоны, выносят из офиса всю аппаратуру, документы, личные вещи. Успел спрятать телефон за плинтусом, а компьютер в потолочной плитке — молодец. Но чаще всё же изымали всё подчистую. Тактика понятная: на