— О! — воскликнул Бахтияров. — Мы-то решили не ждать авторской корректуры, а Габдулла вот он! Позвольте, Фирая-ханум, представить нашего сотрудника, поэта Габдуллу-эфенди.

Дама, спокойно улыбаясь, шла к нему, и он поспешно ветел, комкая корректуру и пряча ее за спину. Она показалась ему высокой, это напугало его, но когда он шагнул навстречу и пожал ее прохладную легкую руку, то увидел, что она ничуть не выше его. Стройность стана и длинное платье делали ее высокой.

— Габдулла-эфенди тоже из ваших краев, — сказал Фатих, выкатываясь в вестибюль.

— Из Уральска, если не ошибаюсь? Тогда вы непременно должны знать Камиля Мутыйгия, — сказала она.

— Я был его шакирдом.

— Камилю понравился бы ваш ответ… Жаль, господа, я опаздываю. Но завтра, надеюсь, в клубе?..

Она пожала руку Габдулле и направилась к выходу. Бахтияров вышел ее проводить. Фатих и Габдулла расположились у стола. Корректуру он положил перед Фатихом, сказав, что правок на этот раз почти нет. Статья была о критике, которая способствовала бы развитию глубоких суждений читателя о книге; о том, что издатель в погоне за подписчиками следует их низкому вкусу и попирает всякую нравственность.

— Статья хорошая, — сказал Фатих. — Мне особенно импонирует ваша мысль о том, что критиком должен быть человек высокой нравственности и безукоризненного вкуса. Как вам госпожа заводчица?

— Ух ты! Капиталистка?

— Самая что ни на есть. Ее муж был богатейший человек в губернии.

— Никогда бы не подумал.

— Вы привыкли судить по выскочкам. Она же княжеская дочь, училась в гимназии. Мечтала о бестужевских курсах, да попалась в руки своего мужа… теперь покойного. Снобизма в ней ни капельки, богатства мужчин ее ничуть не интересуют, дела свои ведет с завидной… как бы это сказать, логичностью. Благотворительница, каких свет не видывал. В литературу влюблена, — Фатих улыбнулся, — поэтов боготворит. Пожалуй, это единственное, что может ее разорить.

— Она мне понравилась, — сказал Габдулла, и собеседник засмеялся: признание означало лишь то, что юноша не заметил ее женского обаяния. — Да, — повторил он хмуро, — она мне понравилась. Она не кривляка. А что, — спросил он смущенно, — завтра в клубе что-нибудь интересное?

— Авторы «Магарифа» выступают. Так что готовьтесь.

— Нет-нет, — сказал он, — стихов читать я не буду. У меня горло… хм-хм!

— Чаю хотите?

— Спасибо. Мне еще надо посылки отправить. — И он поспешно ушел.

Никакие дела не ждали его, ему хотелось побыть одному. Он шел краем улицы, словно разглядывая витрины, а на самом деле предаваясь затаенным мыслям. Второй месяц доживал он в Казани. Теперь он мог признать: его решение было правильным. Неспокойная, безалаберная жизнь в номерах была тоже правильной. Он давно уже понял, что разговоры его молодых и случайных приятелей не отличаются глубиной и логикой, но им нельзя было отказать в свободных манерах, смелости без оглядок на авторитеты, будь то классики, или правительство, или сам господь бог. В спорах много ссылок на имена, книги, в которых вряд ли хорошо разбирались юнцы, но Габдулла и в этом находил пользу для себя: шел в магазин и спрашивал то «Гаутаму», то сочинения графа Толстого, то Декарта, то брошюры с толкованием марксистской философии.

О чем говорили молодые ниспровергатели, убогие философы, но превосходные интерпретаторы? О религиях, о Спинозе, Конфуции, индийских философах, о декадентстве, спиритуализме. Спиритуализм не противоречит некоторым положениям ислама… Спиритуализм дал возможность Индии противостоять разрушительному действию времени и превратностям истории… Дух, дух! А грандиозная политическая структура и социальная организация? Все политические построения бездушны, И многое, многое в таком роде.

Христианство жестоко, нетерпеливо в достижений своих целей, но именно эта черта в настоящее время обернулась деятельностью, двинувшей вперед прогресс.

Замкнутость не мгновенная смерть, но — медленное умирание. Что делать? Нашего милосердного бога побоку? Нет, нет, содрать с него старые одежды, умыть, причесать, одеть в новое и объединиться вокруг него.

Что делать с богатством? Граф Толстой, например, видит в богатстве немалое зло. С богатством поосторожней — без средств нельзя созидать культуру, без заводов мертвы города, надо только бояться пресыщения. Ну, что касается пресыщения пищей, благами цивилизации, свободой духа — тут наш народ не избалован.

Женщину надо освободить, но работать она не должна. Какая же свобода без деятельности? Природой женщине предназначена такая деятельность, с которой вряд ли иная другая сравнится. Значит, матриархат в семье? Какой, к черту, матриархат, если средства к существованию будет добывать мужчина!

О свободе женщины говорили легко, вольно, наверно, потому, что не знали путей к освобождению, а еще точнее — не видели такой необходимости. Юнцов удовлетворяли прогулки с курсистками по парку, а потом — групповые поездки в увеселительные дома. У каждого в этаком доме была своя камелия, которой молодчик приписывал всяческие достоинства — и ум, и доброе сердце, и здравые суждения. В одном, верно, были они правы — в том, что у вчерашних деревенских девушек доброе сердце.

Жизнь пока что обещала юнцам одни победы, была она полем для широкой деятельности, их молодой взгляд видел далеко это необозримое поле, но не замечал ни колдобин, ни ухабов. Революция, затем манифест, брожения, обещания, надежды — все это проявлялось в их кругу отчетливей, чем в благопристойном обществе богатых, интеллигентных и… староватых уже людей. В  о б щ е с т в е — все они люди одного достоинства, одного круга, то есть, в конце концов, несколько однообразные. А у него собирался люд разноликий, разномысленный, откровенный иной раз до цинизма, но искренний.

Однако он ничуть не обольщался на их счет: им было далеко до Фатиха, Сагита-эфенди и Галиаскара Камала, людей талантливых, умных, с твердым убеждением. Фатих был прост, доступен, но всегда в окружении студентов, курсисток, образованных дам, с которыми бывал неизменно любезен и шутлив. Гости Фатиха вызывали в нем ревнивое чувство, да он смирялся: Фатих болен, посетители, возможно, утомляют его, но именно через них он связан с жизнью каждую минуту.

Галиаскар смущал его своей чопорностью: ни дать ни взять — буржуа, в тройке с манжетами, с галстуком, пышные ухоженные усы над пухловатым подбородком. Не понимал он и поведения Галиаскара: когда власти закрыли его газету, пошел служить к либералам, в ихнюю редакцию, ответственным секретарем. Талантливый драматург, а под началом ничтожного Максуди. Сагит тоже сотрудничал в «Звезде», но стихи предпочитал печатать в других изданиях.

Сагит-эфенди с его непростым характером раскрывался труднее, но отношение Габдуллы к нему определилось еще до их знакомства. Его стихи казались иногда напыщенно-философскими, удаленными от насущных забот времени, но Габдулла признавал в собрате несомненную образованность, культуру, ум, наконец, первоначальность того нового, чем жила теперь литература.

Он почему-то стеснялся сказать Сагиту-эфенди, чтобы тот взял да и пришел запросто в