Шрифт:
Закладка:
Потом, когда мы уже были вместе, я писала ему любовные письма, я их клала в чашку… У чашки есть ручка, я туда клала мои любовные письма. Он же не хотел, чтобы я работала… я ему писала всегда любовные письма, чтобы ему было приятно, весело, радостно, и все такое.
– И чтобы не грустил, что вы ушли на работу, да?
– Да, и чтобы не грустил, это была первая цель, чтобы не грустил.
– А что вы готовили?
– Это была чашка кофе, очень по-европейски, должна была быть салфеточка, все при нем. Салфеточка, кружечка, шоколадка, бутерброд, овощи… ну, да, кафе, чай, сахар – все было при нем. Как в Вене.
– Яичницу делали ему?
– Нет, она бы была холодная, я же уходила на работу к восьми. Яичницу не делала, но сервировала сыр. У нас тогда было много разных видов сыра. Сыр, творог, джем, ореховое масло… Это американский завтрак, они такое кушают. Американское ореховое масло, с каким-то джемом, таким кислым. Мне было приятно, я любила так приготавливать. Особенно вкладывать письмо.
– А почему он не завтракал с вами? Он же рано вставал. Он мог завтракать с вами перед работой.
– Потому что я никогда ничего не успевала утром. Я не утренний человек. Я ночной человек. Я могу сидеть до двух, до трех ночи, а просыпаться… в семь сорок пять, в семь сорок… «А-а-а, бокер тов[68], бокер тов, bye…» Я не кушаю завтрак. У меня нет завтрака. Я кушаю в двенадцать часов.
– Но несмотря на то, что вы опаздывали, вы ему готовили.
– Я же химик. А что такое химик? Для меня кухня – как лаборатория. Я никогда не готовлю одно и то же, я всегда пробую, делаю эксперименты. Я пользуюсь кулинарными рецептами.
– Смотрите, как интересно. Вы так не хотели учиться химии, вспоминаете, как вам было тяжело, а в результате это так положительно на вас повлияло. Химия стала частью вашей личности.
– Да, это правда. Знаете, были бурные периоды моего отношения к химии, когда я действительно не могла ее переносить. Это очень тяжело – учиться без удовольствия. Одно удовольствие, что я сдала эти экзамены. Все.
А все-таки это меняет человека. Что мне дала химия? Много, я согласна.
У меня мышление и письмо – из химии. Мое мышление – формулы. Все письма – раз, два, три, четыре, по пунктам, нет такого «а солнце взошло, а потом оно не взошло», я так не умею. Я не умею ничего описывать.
У меня структурное мышление. И для меня единственная лаборатория, что осталась, – это кухня. Немножко тут, немножко там. Вот это действительно была химия.
Поскольку Эрнест не работал в каком-то офисе, он всегда принадлежал сам себе. Он как мой папа, мой папа тоже всегда принадлежал сам себе. Но мой папа умел зарабатывать, хорошо умел зарабатывать. Не умел тратить деньги. Нет, может быть, умел, но моя мама, моя ленинградская мама боялась денег, боялась такой роскошной жизни, она даже боялась новой машины. «Не надо новую машину, потому что соседи нам будут завидовать, надо купить старую машину», вот эта ментальность.
А Эрнест – нет. Он всегда любил гостей, он любил новых людей, он любил новые места, вокруг него все время что-то творилось.
Он любил смотреть телевизор. Про израильскую политику. Он не чувствовал себя израильским, он был американским евреем. Но Израиль для него был, конечно, очень важным, самым важным.
Потом были вечерние программы по телевизору. Это не для меня.
– Он смотрел, а вы что делали?
– А я ему действовала на нервы.
– Как?
– Нервировала. Он хотел, чтобы я с ним смотрела телевизор. Я говорю: «Я на все согласна, что ты скажешь, все прекрасно. Только могу я пойти в мою комнату?»
– Он говорил: «Нет, не можешь, сиди рядом»?
– Да, он говорил: «Сиди здесь». А как я его нервировала? Я брала книгу и читала. Что, меня интересует телевизор? Не интересует. Он говорил: «Перестань!»
– Он хотел с вами обсуждать то, что он смотрел?
– Да-да. А я просто не люблю этого. Но я была послушная, ну, так, немножко.
– Как он отдыхал? Кроме телевизора.
– А телевизор – это отдых? Это мучение. Какой это отдых? Это был восторг, понимаете, что-то творилось, и он может принимать в этом участие, он понимает, что творится в Израиле. Это не отдых, концерт – это отдых. Для меня.
Как мы отдыхали? У него всегда было business with pleasures (сочетать дела с развлечениями, русский аналог – «приятное с полезным»). Поэтому это всегда было интересно, прекрасно. Знаете, сколько напряжения на деловых встречах: все эти разговоры, переговоры. Когда человек один, это ужасно, это его истощает. А когда вдвоем – это прекрасно. Вот это было для меня интересно, очень.
– Про business понимаю, про pleasures не понимаю. Где были pleasures?
– Pleasures – это рестораны, это встречи с прекрасными людьми, это визиты. У него везде были, я не скажу – товарищи, но хорошие знакомые, которые всегда нас приглашали, если мы были в каком-то городе. Поэтому я была представлена всем его знакомым. Я научилась разговаривать с людьми, я была очень стеснительная. Например, я никогда не могла начать разговор. Если меня кто-нибудь не спросит: «Сколько времени?», я вообще буду сидеть целый вечер с закрытым ртом. Я научилась разговаривать. Я не имею в виду – вести какой-то сердечный, откровенный разговор, но все-таки светскую беседу. Я хорошо умею разговаривать. Со мной интересно.
– На какие темы?
– Для меня – все равно, потому что у меня столько тем, что вау… Десять каталогов. Я смотрела на людей и, если я знала, в какой области они работают, я всегда могла навести разговор на работу, на театры, на спектакли, на оперы, на какую-то культуру. У американцев модно делать клубы дискуссий, клубы книги. The book club. Одна моя подруга организовала в своем городе такой клуб, она собирала своих американских подруг или знакомых, и они обсуждали каждый месяц какую-то книгу. Это встреча? Встреча. Интересная? Да, не всегда. Я не люблю эти американские книги.
– Вы ходили с Эрнестом на концерты?
– Он
