Просто не умеют. А это как наука, которую изучают. Чтобы ценить. Не надо говорить: «Ну ладно, я ей сказал уже десять лет тому назад, что я ее люблю, все, это кончилось…» Это неправда. Каждый день. Вот солнце встает, скажи ей, что ты ее любишь. Она же тебе дает радость, твоя женщина.

Потом, он был очень внимателен к тому, как я одеваюсь, как я… слушайте, он мне заказывал очередь у парикмахера, ну, вы видели такое? Он приходил к парикмахерше, приносил вот такой букет цветов – на сто шекелей, понимаете, и спрашивал: «Когда нам сделают хорошую прическу?» Такую, как ему нравится. Такого не бывает. Но все, что он делал, – это советы, хорошие советы. Тому, чему я от него научилась, я учила моих детей: внимание, заботливость…

– Удивительная вещь: он вами восхищался, он вам советовал, он вас учил. Как он это делал так, чтобы вас не обидеть? С одной стороны, он восхищается тем, что есть, а с другой стороны, он говорил, что надо что-то изменить. Значит, то, что есть, не очень. И надо, чтобы было лучше.

– В моем понимании, это работает, когда люди откровенны и говорят все с чистым сердцем. Не надо бояться замечаний, не надо бояться, что ты неправа, не надо бояться, что ты делаешь плохо, неправильно, вообще – не надо бояться. Не со всеми, конечно. Есть такие гадкие люди, что все время будут на вас давить – это гадкие люди, не откровенные, не позитивные, нехорошие люди. Но когда у вас хороший товарищ, или подруга, вы же ей доверяете.

А потом еще одна вещь… Я научилась от него материнству, такому… настоящему материнству, понимаете? Я же была одна. Мне надо было воспитывать двух мальчиков. В Израиле это еще тяжелее, потому что поскольку они в религиозных школах, у меня нет связи с раввинами, там не бывает родительских собраний. Я ничего об этом не знала, честное слово, ничего. Когда я была в Польше, в России, в Ленинграде – что было важно? Отметки. Вот будешь ты отличница – ты хорошая девочка. А не будешь отличница – сиди в углу. Тут этого нет. Конечно, без Эрнеста я ничего не понимала. Что я знаю о раввинах? Я же не понимаю их, я ничего не знаю. Ну, может быть, сегодня да, сегодня уже знаю. Воспитание детей очень важно.

Все эти встречи с американскими бизнесменами… Откуда я могла вообще знать, как себя с ними вести? Что, я в Польше видела американских бизнесменов? Я в Израиле видела американских бизнесменов? Ничего такого не было. Он меня вводил в высшее общество. А что в этом обидного? Ничего, это же интересно. Так что… он меня одевал. Я же до него не ходила в костюмах. А все бизнесвумен ходят в костюмах – юбка и жакет. И я стала в них ходить.

– Он не говорил: «Ты не так одета. Ты не то, и ты не это», – он просто вел вас в магазин и говорил: «Надень вот это» или «Надень вот это». Правильно?

– Мы ходили в тот магазин, который он выбирал. Я до него вообще туда даже не смотрела, такие дорогие магазины. Я могла только любоваться витринами, window shopping. И пожалуйста – он научил меня хорошей жизни: не бояться дорогих магазинов, хороших вещей и красивых мест. Он дал мне почувствовать свое достоинство, научил не быть глупо застенчивой, свободно себя чувствовать в высшем обществе и учиться у этого общества. А что в этом обидного, я не понимаю? Мои родители меня не научили.

Вот такие у нас с ним были отношения. Он был моим учителем в жизни. Не по химии, а по тому, как жить. Он меня очень изменил. И мне было интересно.

– Так. Эрнест вас сделал красивой. А еще какой он вас сделал?

– Он меня сделал бизнесвумен. Не продолжением себя, а самостоятельной личностью. «Вот, Софа, ты напиши об этом продукте. Ты напиши, ты пойди в эту лабораторию, ты сделай такую-то формулу препарата. Ты сделай такую-то презентацию. Ты, ты, Софа! Ты сделай, ты напиши по-английски. Ты пиши по-английски, а я тебя поправлю, но ты первая напиши».

– И вы не ленились? Вы писали, ходили, делали?

– Это же было очень интересно. Нет, какое лениться, это было «о, вау»! Когда вас продвигают, и вы видите Олимп – это потрясающе. Я ходила на все встречи в большие американские фирмы. Никто из моих друзей, знакомых вообще не знает таких адресов, таких имен, они ничего подобного не знают. Я дошла до высоких руководителей, благодаря Эрнесту, конечно. Какие адвокатские фирмы, какие салоны, какие рестораны… какие бизнесмены. Это было так, как будто Алиса попала в волшебную страну.

– Вы там освоились?

– Не совсем. Знаете, он всегда был дирижер оркестра. А я даже не была первой скрипкой, я была вторая скрипка. Мне это нравилось.

– А была первая скрипка?

– Нет, если есть Эрнест, никто не может быть первой скрипкой. Все он. Он первый и последний, все в одном. Он был такой огромной личностью, что вообще просто стоять возле него – это уже была большая привилегия. Ну и что? Мне это нравилось.

– Эрнест рано вставал утром?

– Очень рано, в четыре, самое позднее в пять часов. Он очень мало спал. Потому что его ум все время работал, non-stop.

– Как выглядело его утро?

– Он много писал, все записывал. Он был «графоман». Мне это не передалось, я не люблю писать. Три вещи были всегда.

Во-первых, все суперсрочно, все сразу, все сегодня. Может быть, завтра.

Во-вторых, у него все было детально записано, в смысле, он не вел дневника, у него не было дневников, но можно понять, с кем встреча, почему встреча, какие у него намерения и чего он хочет добиться, каков желаемый результат. Все планы на эту встречу расписаны. Очень детально.

И в-третьих, это было – позвонить туда, позвонить сюда, запланировать встречу в Париже, в Риме, в Нью-Йорке… Он все время планировал. У меня это не получается. То, что я запланирую, сто процентов не выйдет. Честное слово.

Например, я никогда не могу купить абонемент на концерты. Вот я хочу пойти на концерты, я куплю абонемент. Никогда не выйдет. Один концерт посетить выйдет, и все? Дата не подходит, или отменят, или у меня нет времени… пропало. А он всегда то, что запланировал, – так и делал. Вот это его.

– Что он ел на завтрак?

– Он сам себе ничего