возникает на границе двух реальностей, и возникает он как диалог людей и богов, причем на общей им территории «дома бытия». Чтобы начать говорить, надо войти в язык. Богам тоже надо «войти в слово», но для этого слово должно сопрягаться в своих частях, образуя непрерывность при любой длине этого слова-речи. Неправильная речь не мешает людям двигаться в ней, но является серьёзным препятствием для богов: они её просто покидают (так люди покидают транспортные средства, увязшие в дорожной грязи). При правильной речи (сработанной поэтами) боги не только входят в слово, но они плывут в речи по её течению, имея возможность этим течением управлять. Так возникает «соработничество» людей и богов, – «синергия», которую мы называем «языком», а наблюдаем в «речи».

Верил ли М. Хайдеггер в теистичную теорию языка, развертываемую им на материале авторской поэзии (минуя этнографию)? Скорее всего, нет, иначе не называл бы путь к языку «длиннейшим из всех». Хайдеггер «вычислял» богов подобно тому, как его современник Луи де Бройль вычислял свои «волны». Хайдеггеровские «боги» исключительно математичны, от чего на «пути к языку» возникает серьёзное препятствие – онтология не языка, а самих богов. Препятствие было непреодолимым, в чем отдавал себе отчет М. Хайдеггер, полагая для себя достаточным вывести язык за пределы лингвистики и лично сокрывшись в поэзии. Не случайно на вопрос корреспондента (в 1969 году): «Говорят, что есть две темы, по поводу которых Вы отказываетесь отвечать: то, над чем Вы работаете и проблема Бога», – Хайдеггер ответил в очередной раз уклончиво: «Я предпочитаю, чтобы читали мои сочинения» [Хайдеггер 1991, 158]. В философии М. Хайдеггера боги по его воле должны оставаться всего лишь «интенциями», между тем как табуирование темы «онтология богов» не может продолжаться до бесконечности, и «вопрос о языке» лишний раз свидетельствует об этом.

«Время и бытие» М. Хайдеггера: читаем вместе с Сократом

«Время – честный человек»

Пьер Бомарше

Как-то дочка из первого класса принесла такие оценки: отлично, хорошо и «спасибо». Эти оценки удачно подошли бы для выражения отношения к творчеству немецкого философа Мартина Хайдеггера. Его справедливо относят к самым талантливым западным философам ХХ века. Действительно, таланта настоящего, глубокого, философского просто клад; но что-то в текстах вызывает иронию. Претензия, собственно, одна: недосказанность. Недосказанность при многословии. Техника философской мысли М. Хайдеггера чрезвычайно загадочна, любопытна, занимательна и литературно восхитительна.

В докладе 1962 года «Время и бытие», прочитанном в актовом зале Фрейбургского университета в обстановке благоговейного почитания, Хайдеггер продемонстрировал лучшие образцы своего метода. Уже название доклада погружает в ступор: почему время и бытие, а не пространство и время, почему «бытие», а не привычное после Гегеля «становление»? Собственно, сам «термин» бытие давно перешел из философии в литературу: библейскую, марксисткую, поэтическую. Хайдеггер намеренно и демонстративно восходит к античному истоку этого термина – Пармениду.

Парменид (рубеж VI–V веков до н.э.) из города Элея был законодателем, и для него резонно звучала альтернатива «что может быть – чего не может быть никогда». Отсюда его знаменитый тезис «небытия нет»: чего не может быть, того и нет. Фраза не так банальна, как выглядит. Не может быть, например, вечного двигателя, поэтому правильно делают, когда изобретателям указывают на неочевидную ошибку. Точно также не может теплота от холодного тела переходить к горячему – бесполезны попытки нарушать закон энтропии своими «изобретениями».

Во времена Парменида ни об энтропии, ни о вечном двигателе ничего не знали, поэтому нашли другой пример: «движения не может быть» – странный теоретический вывод, которому противоречит любое наблюдение. В таком случае должно признать, что движения нет, а видимые движения – иллюзия, например, иллюзия времени. Очевидно, что в любое мгновение времени, когда время «остановилось», движения нет, само же время не является движением. Эту мысль высказал последователь Парменида Зенон, «изобретатель диалектики» по свидетельству Аристотеля, в своих знаменитых апориях. Современному читателю не обязательно погружаться в «апории Зенона», достаточно вспомнить о «бегущей строке» рекламы: мы видим движение, которого нет, нет бега букв или бега светящихся лампочек.

Современной физике до мысли о том, что «движения нет», еще далеко: электроны, дескать, «крутятся» вокруг ядра. Лишь в квантовой механике пришлось признать, что электроны в атоме меняют орбиты «скачком», без этого самого «движения» (раскручивания). Между прочим, Г. Гегель в своей диссертации «Об орбитах планет» тоже требовал признания за орбитами планет статуса стационарности, причем с прямым указанием на то, что орбиты планет не обусловлены «законом всемирного тяготения». Очевидная для Гегеля мысль о квантованности орбит планет солнечной системы современным астрономам пока в голову не приходит. Отсутствие философской рефлексии погружает астрономическую науку в домыслы, мифологичности которых нет предела: от «теории большого взрыва» до открытия «темной материи». А что, интересно, мешает электрону в атоме «перескакивать» с орбиты на орбиту как не «тёмная материя»? Нас же не удивляет, что в каменном доме мы не проходим сквозь стены в нужном нам направлении, а ходим строго по уровням-этажам или по коридорам-комнатам. Как бы мы отнеслись к человеку, который, хлопнув себя по голове, заявил: «Ба! Эврика!! Между этажами и комнатами темная материя! Её даже больше, чем мебели!».

Но Мартин Хайдеггер не физик; он полагает, что анализ античного «бытия» способен внести свою лепту в построение «картины мира». Как опытный оратор, в начале своего доклада Хайдеггер делает предупреждение: его мысли так же трудно понимать как уравнения квантовой механики или абстрактные произведения поэтов и художников. Согласимся: замечательное представление себя публике. Далее идет погружение аудитории в античную терминологию: всё существующее будет называться «сущим», а факт существования сущего будет выражаться термином «бытие». Например, Сократ – сущее, Сократ есть – бытие. В обычной жизни и в классической науке сущее и бытие не различаются, однако «попытка мыслить бытие без сущего становится необходимой» [Хайдеггер, 1993, с. 391]. Цель доклада обозначена по аналогии с улыбкой чеширского кота: бытие без сущего, – трудная тема.

Далее маэстро приступает к делу. «Что дает повод назвать рядом время и бытие?» – обращается он к аудитории, которая уже озадачена этим вопросом и терзается страхом остаться с вопросом наедине. Но нет, маэстро готов рассеять все сомнения. Для начала ему надо чуть подправить смысл бытия: «Бытие от раннего начала западноевропейской мысли до сего дня значит то же, что присутствие» [Хайдеггер 1993, с. 392]. Замечательно, не так ли? Бытие равно присутствие. Правда, такого отождествления бытия и присутствия никогда не было в истории западной мысли, но одно действительно не исключает другого. Зачем Хайдеггер так категорично их