– Второй этаж можете сдавать, а первый так или иначе подлежит ремонту. Русские солдаты еще никого не разоряли, разве не так?

– И все же умоляю, герр комендант, не надо! – взмолилась хозяйка. – Я постараюсь сама управиться со своими делами. Я уверена, что смогу…

– Довольно, фрау Ева, – перебил Фокин. – Это приказ! Бефель! Готовьтесь к приему людей. Завтра…

Ева Шлифке испуганно замахала руками:

– Так скоро? Побойтесь бога, герр комендант. Вы решили меня загнать в тупик? Я не успею приготовиться…

– Хорошо, – согласился Фокин неохотно, – дам вам еще один день. Но это крайний срок. Послезавтра здесь будут солдаты, русские солдаты из комендантского взвода. А мы с сыном попрощаемся с вами сегодня вечером.

Когда за хозяйкой закрылась дверь, все находившиеся в комнате дружно расхохотались.

Ночная операция

Комендатура располагалась в старинном особняке с остроконечными готическими башенками. Особняк принадлежал какому-то немецкому барону, сотрудничавшему с нацистами. Накануне прихода советских войск в Эйзенах он, прихватив деньги и ценности, успел удрать на запад.

Широченная мраморная лестница вела из огромного зала, где можно было разместить по крайней мере батальон, наверх, к галерее, опоясывающей весь этаж. Вдоль галереи, обнесенной, как и лестница, обтянутыми бархатом перилами, выстроились, словно на параде, резные дубовые двери непомерной величины. За каждой располагались просторные, в два-три окна, комнаты, залитые ярким солнцем.

Каждая комната была отделана на свой лад. Одна размалевана, точно пряник, другая затянута цветным шелком, третья – вся в зеркалах. И повсюду картины, вазы, статуи.

Тарас никогда не видел подобной роскоши. Насчитав в доме двадцать комнат, он подумал: «Черт знает что. Зачем столько помещений для одной семьи? Можно годами жить рядом и ни разу не встретиться. А бедняки ютятся в клоповниках да вкалывают с утра до ночи».

Рядом с мрамором, позолотой и хрусталем забавно выглядели предметы нехитрого армейского быта: табуретки, канцелярские шкафы, грубо сколоченные столы со старенькими ундервудами. Люди работали, не обращая внимания на гобелены и расписанные фресками стены так же, как и на Тараса, слонявшегося бесцельно по особняку. Никому до него не было дела. Лишь в секретной части пожилой старшина с обвислыми, как у запорожца, усами, безбожно коверкая немецкие слова, спросил:

– Ты чей будешь? Что тут забыл?

Услышав в ответ родную русскую речь, усач обрадованно всплеснул руками:

– Свой, значит, братик-солдатик? А я невесть что подумал… Немцы-то обычно к коменданту или к его помощнику ходят, а сюда ни-ни. Не положено. Куришь? Хотя что это я… Тебе сколько годков будет? Пятнадцать? Как и моему младшенькому. Слава богу, война позади. Какая вам жизнь уготована светлая. Радуйся, сынок. И куревом не вздумай баловаться…

Тарас продолжал бродить по дому, развлекаясь чтением развешанных на дверях табличек. «Продотдел», «Строевая часть», «Сектор учебы репатриированных», «Отдел по связям с местным населением»… Черт побери это население. Из-за недобитых фашистов они с Саней вон насколько задержались с отъездом в Россию.

Фокин с Зарубиным вернулись в комендатуру лишь к вечеру и сразу прошли в комнату, временно превращенную в гостиницу.

– Тебя покормили? – спросил капитан. – Я совсем о тебе забыл, закрутился.

– Замечательно покормили, без форели.

– Здорово я тебя замордовал царской рыбкой, – расхохотался Фокин. Он плюхнулся в мягкое кресло и сладко потянулся. – Устал зверски, вздремнуть бы минут шестьсот…

– Ты, я вижу, настроен безмятежно, – усмехнулся Зарубин. – Уверен в успехе?

– На девяносто девять процентов.

– Почему не на сто?

– На сто имеет смелость рассчитывать папа римский. И то потому, что числит себя непогрешимым.

– Значит, один процент оставил на неудачу? – Зарубин закурил. Он был не так спокоен, как Фокин. Майор и внешне подтянулся. Даже чуб заправил под фуражку. И говорил громко, отрывисто, точно подавал команды: – На ошибку мы не имеем права, капитан.

Фокин передернул плечами:

– Кажется, все предусмотрели, подготовили. Сегодня ночью будем ждать гостей.

– Думаешь, сам Майер пожалует?

– Безусловно. Явится собственной персоной. Ведь только он точно знает, где спрятан клад.

– Клад? – переспросил Тарас.

– Назовем так условно, – улыбнулся Фокин. – Майер никому не доверит своего секрета. Могут ведь прикарманить друзья-приятели.

– Нам пора, капитан, – поднялся Зарубин.

Встал и Фокин.

– Пожалуй… Лучше прибыть раньше. – Он повернулся к Тарасу: – Ну, дружище, тебя оставляем на хозяйстве. Жди нас с удачей.

Тарас от изумления онемел. Его не берут на операцию? С ума Саня сошел?.. Яростное возмущение отразилось на лице юноши.

Будто оправдываясь, Фокин мягко сказал:

– Пойми, не разрешили. Я ведь тоже операцией не руковожу. Конечно, тебе обидно, но…

– Это нечестно, несправедливо! – закричал Тарас. – Я должен быть там, с вами!

– Не переживай! И мне не трави душу, – примиряюще сказал Фокин. – Через несколько дней мы с тобой закончим тут дела и махнем домой. Понимаешь – домой! Поступишь в Суворовское училище, станешь настоящим офицером со славным боевым прошлым. Конечно, когда ты рядом, мне спокойнее, но… Хватит с тебя приключений!

– Нельзя мне оставаться! – взмолился Тарас, адресуясь к Зарубину, так как понял, от кого исходило приказание.

Майор сердито кашлянул:

– Вот что, солдат, ты свою задачу выполнил. И выполнил отлично, за что заслужил благодарность. Теперь позволь нам! Рисковать – дело взрослых.

Тарас остался один. Он постоял у двери, еще не веря, что его бросили. Подумал, Саня вот-вот вернется и скажет: «А здорово мы тебя разыграли?»

Тишина, стоявшая в гулком коридоре, давила на уши сильнее, чем самый близкий разрыв бомбы. Огромные маятниковые часы, стоявшие в зале на полу, пробили семь, и Тарас понял: никакой надежды… Отъезд на операцию назначен на восемнадцать тридцать.

Парнем овладела злость. Такой обиды ему еще никто не наносил. Какое предательство! Разве взрослые смогли бы разгадать тайну