– Это мне стоит извиниться за свое поведение, мадам… Но я бы хотела привести себя в достойный вид и поговорить обо всем при других обстоятельствах.

Хелена уперлась лбом в дверь, пальцы повисли на дверной ручке.

– Я все понимаю, моя волшебная! – Голос за спиной вновь звучал нежно и деликатно. – Я рада, что мы вышли из того недопонимания, с которого началось наше знакомство.

– Спасибо. Надеюсь, вы на меня не злы.

– Разумеется, нет, даже не думай подобного! Я неоднократно твердила тебе об этом и с радостью скажу вновь: целью моего визита было стремление поддержать тебя и узнать друг друга поближе.

Поза, в которой застыла Хелена, вдруг показалась невероятно удобной. Постепенно девушка непроизвольно начала дремать прямо стоя, прислонившись к двери. Но вдруг она ощутила на шее чужие пальцы.

И под самым ухом елейно прозвучало:

– Мы ведь с тобой обещались оставаться вместе как можно дольше, правда? У нас будет много времени для этого!

Люцилла вновь засмеялась.

Хелена почувствовала, что ад – прямо в ее голове. Это все смех. Поворот, затем резкий толчок. Она не помнила себя. Ее сонливость растворилась. Резкий вдох…

И струна порвалась.

Комната вновь упала в тишину.

«Что сейчас было?»

Сердце Хелены билось все так же судорожно. Как птица, которую кобра пожирает живьем. Взгляд не фокусировался на чем‑то одном, вокруг все плыло. Зрачок – как за бельмом, за тонкой молочной пленкой. Хелена повертела головой, перестав понимать, где она и что стряслось секунду назад.

Девушка потерла щеку – лицо влажное. Разве она успела расплакаться?

Гости зашумели, встречая оркестр овациями. Вступили виолончели, и дом восторженно задрожал от звучания музыки. По коридорам новой волной разлилось эхо. Открыли шампанское, толпа зашлась в нетрезвом беспамятстве. Всюду стоял радостный гул.

И никто не услышал, как упал на ковер осколок вазы. Как дрогнуло пламя и раздался испуганный вздох. Как одна из дальних комнат особняка взорвалась надсадным визгом. Так странно, что никто из гостей наверняка не скажет теперь, пролилось в ту минуту вино или кровь.

Аркан XX

Люцилла прекрасно понимала, что умрет именно в тот день.

За свою жизнь она успела выяснить несколько важных вещей: невозможно быть абсолютно счастливой, поэтому не стоит даже пытаться; люди предпочитают говорить, а не слушать; обязательно нужно передарить вещь, если не удается научиться ею пользоваться.

Также она знала, что избежать своей судьбы нельзя и потому лучше ее не оттягивать. И что сама Люцилла всегда оказывается по итогу правой.

– Я уверена, что судьба готовит тебе невероятный подарок, Лу! – часто твердила ей Элизабет, когда, сидя напротив в карете, с нежностью брала ее руки в свои. – Твоя история любви окажется особенно нежной и трепетной, нужно только дождаться.

– Мне не сложно жить в ожидании. – Она смотрела в глаза сестры, полные веры в сказанное, и невольно улыбалась сама. – Однако ты и сама знаешь, я вижу свою судьбу. У нее для меня ничего нет.

Дар проявился, когда Люцилле исполнилось десять. Обычная на первый взгляд мелочь – она нашла любимый стеклянный шарик Лизетт. Однако девочка точно знала, в какой из комнат, под каким из многочисленных кресел лежит любимая безделушка ее сестры. В то время как Элизабет растерянно всхлипывала, стоя в центре гостиной, а слуги по указанию родителей обыскивали первый этаж, Люцилла молча прошла на второй. Открыла одну из дверей, провела рукой по полу и среди пыли нащупала искомый холод стекла.

Сестра была счастлива, что, в общем‑то, главное. И Люцилла совершенно не придавала значения тому, что о нахождении шарика знала еще до того, как все его хватились. Еще до того, как он был утерян. Позднее ей стало казаться, что о нахождении игрушки она знала даже в те дни, когда та еще не появилась в их доме.

Провидение уже пустило свои корни.

Поначалу ее проницательность, невероятная для ребенка, ощущалась приятной, временами отчасти полезной. Без труда отыскивать в саду подруг, что прятались во время игр за деревьями. Знать, как их помирить, еще до того, как те разругались. Люцилла не могла придумать, как применить дар в пользу лично себе, но проблемы в том и не видела.

А потом она стала читать причины чужих смертей и слышать в голове голоса. Почти каждую ночь с криками Люцилла просыпалась в холодном поту. Ее настоящие способности прорезались болезненно, подобно зубам. Теперь в видениях ее всплывали не знакомые девочки, а просьбы голосами давно умерших людей и безобразные мрачные тени.

С пятнадцати лет добавились обмороки; приезжавшие с семьями девочки не общались с ней столь же охотно, как прежде. Ее жизнь постепенно разваливалась, слишком выбиваясь из ритма, который сложился в семье де Мартьер за несколько поколений. Пророчества походили скорее на панический приступ и возникали молнией на безоблачном небе. Они привлекали к Люцилле внимание и отторгали, вызывали у всех восхищение и испуг. Они делали девочку непохожей на всех остальных, и для нее именно это было чересчур.

– Не стоит плакать, Лизетт, твоей грусти это вовсе не стоит, – однажды сказала она, стоя перед зеркалом в спальне. Люцилла задумчиво смотрела на собственное лицо. И на то, как Элизабет, заходясь в рыданиях, рвала письмо у нее за спиной.

– Но это немыслимо, Лу! Бонне не хотят видеть нас на приеме, потому что ты им кажешься странной, это т-такая… Это такая глупость! У меня в голове не укладывается. – Пальцы с поражением разжались, отчего обрывки бумаги посыпались на пол. – Они не могут так о тебе говорить, они ведь судят со стороны, они ничего не понимают! – Элизабет выдохнула и продолжила едва слышно: – А еще я не понимаю, как ты находишь в себе силы, чтобы относиться к этому столь спокойно.

Люцилла провела гребнем по волосам. А затем завесила ими лицо, чтобы не встретиться взглядом с сестрой.

– Мне было это известно, Лизетт, причем задолго до того, как конверт оказался у тебя на ладони.

– Ты… Ты знала и это? Получается, ты знала и о том, что я прочту его, Лу? И о том, что я обязательно затем расплачусь?

– Да, и это тоже.

Ненадолго воцарилось молчание. Сидя, склонив голову, Люцилла слушала, как сад шелестит от зефира.

– Тогда ты уже знаешь, что утешения не успокоят меня. Так зачем же ты пытаешься меня ободрить, если