из Парижа и ввалился в кухню. Он притворился, что втягивает носом воздух и сладким, неестественным голосом сказал: «Что-нибудь вкусненькое!» Он попросил кусок мяса и порезал его на ломти. Затем, сложив их вместе, он начал искусно скоблить ножом вертикальную поверхность, пока мясо не приобрело особую структуру. Он назвал это скоблёнка – это блюдо подавалось с большим количеством закусок.

На следующий день я решил сделать что-то подобное для всех; конечно же, я не скоблил мясо, а пропустил его через мясорубку. Обязательный сметанный соус было просто заменить соусом, сделанным из молока с добавлением муки. Г-н Гурджиев снова ввалился в кухню и спросил: «Что у нас на ужин?» Я по глупости назвал это скоблёнкой. Он был очень зол: в первую очередь, я не имел права готовить блюдо, подражая ему – это было изысканное блюдо для него самого, и ни в коем случае не для рабочего класса…

Конечно же, я не сделал скоблёнку. Я не скоблил мясо. Моё блюдо хорошо приняли и хорошо ели, и я не потратил времени зря. Но в тот момент я узнал, как важно быть аккуратным в том, что говоришь – даже в шутку – урок, который я пытаюсь помнить сейчас, когда пишу.

В мой последний день на кухне мадам Успенская, которая всё это время незаметно наблюдала и контролировала жизнь кухни, решила, что для своего последнего ужина я должен приготовить «Царский плов» – рис с мясом. Ей нужно было показать мне, как варить рис, мешать его с рубленым мясом, класть его в чугунную кастрюлю с ручками, а потом проткнуть палочкой дырки в рисе, чтобы дать выйти пару.

Именно здесь плита стала капризничать. Долгое время я вообще не мог зажечь огонь, а потом совершенно неожиданно он вспыхнул. Уже почти пришло время подавать плов. Для того, чтобы нагреть его быстрее, я поставил его в самое горячее место…

Рис, когда он сгорит, пахнет особенно плохо, и запах проникает во всё блюдо. Мадам Успенская была в ужасе, когда снова пришла посмотреть на него. Что делать? Обычно в таких ситуациях берётся древесный уголь, заворачивается в ткань и опускается в блюдо, чтобы вытянуть запах. Но в этот раз, казалось, ничего не поможет.

Мы перенесли содержимое в другую кастрюлю и решили подать его к ужину. А на второе мы предложили простоквашу…

После ужина Мария Андреевна проходила мимо кухни. Мадам Успенская спросила её, как ей понравился плов. «Всё было хорошо, – сказала она, – но простокваша была с запахом дыма». Мадам Успенская и я взорвались хохотом.

В тот вечер, после исполнения музыки в Доме для занятий, я пошёл спать. На следующее утро я мог спать столько, сколько хочу и проснуться только к завтраку – завтраку в кровати, потому что мадам Успенская принесла мою порцию к моей постели: самое вкусное рагу – финальный аккорд в моём бытии поваром.

XXI

Выступления

Все вечера летом были посвящены не только движениям, но и изучению различий между истинными внутренними феноменами, такими как телепатическое зрение, чтение мыслей и тому подобное, и тем, что г-н Гурджиев называл «трюками» или «полутрюками», с помощью которых эти феномены можно симулировать. Я расскажу об этом больше, когда буду говорить о демонстрациях в Америке. На данный момент я удовлетворюсь описанием одного упражнения, данного для подготовки к ним.

Летом и осенью 1923 года наша работа за день состояла в физическом труде на открытом воздухе, но было добавлено кое-что ещё. Нам дали длинные списки слов для запоминания. Г-н Гурджиев настаивал на том, что мы не должны выделять специальное время для этого, но заучивать их, работая в саду.

Благодаря этим попыткам, я сделал одно очень важное открытие. Обычно, когда наблюдаешь себя во время физического труда, основная часть работы состоит из подготовительных моментов, таких как копание и покос, и мысли свободно бродят в направлении, не имеющем ничего общего с работой. Летают ассоциации, приводя одна другую в полный беспорядок, без цели и без результата.

Сейчас, когда г-н Гурджиев добавил эти упражнения на память, уже не было места для блуждающих ассоциаций. Всё время нужно было встряхиваться и направлять внимание на самокопание, которое в других обстоятельствах было совершенно бессознательным. Но характерной особенностью всего этого была полная сосредоточенность. Ни единой частицы сознательности не блуждало. Всё было сконцентрировано внутри. Это лишь один пример из множества вариаций Работы, всегда направленной на свою конечную цель, развитие человека.

Во время первого этапа нашей работы над Домом для занятий была закончена только внешняя часть. Внутри было пусто и холодно. Как только были добавлены три большие печи, как раз перед наступлением зимы, мы смогли перенести некоторые из вечерних собраний из замка в Дом для занятий. Потом, когда было подключено электричество, мы продолжали днём наиболее важные работы, в то время, как вечером использовали его по назначению.

Г-н Гурджиев сказал нам, что он планирует большую демонстрацию движений в Париже в середине декабря. Поэтому за лето я сделал оркестровку и копии партий для большей части музыки, но, в зависимости от выбора г-ном Гурджиевым движений, нужно было сделать ещё больше. Так, однажды утром я пришёл в Дом для занятий, чтобы взяться за следующую работу. Когда г-н Гурджиев увидел меня стоящим там, он закричал: «Почему вы бездельничаете? Идите в галерею и заделывайте трещины на стенах!» Я занимался этим несколько дней, а потом решил, что лучше будет продолжить оркестровку оставшейся у меня музыки, а трещины может заделать кто-то другой.

К этому времени внутренняя отделка Дома для занятий, в основном, была закончена. В южном конце здания была покрытая линолеумом сцена для движений. Вдоль боковых стен мы сделали высокие скамьи с упором для ног. Это были места для гостей и посетителей, которым вскоре разрешили приезжать по субботам и смотреть движения. Напротив скамей был широкий коридор, покрытый ковриками, за которым было низкое декоративное деревянное ограждение, отделяющее центральное рабочее пространство зала. В северной части, под балконом, было место, похожее на ложу в театре. Три его стороны были драпированы занавесями, а открытая сторона выходила и к сцене, и к местам для учеников. Это было место г-на Гурджиева. Пол его ложи был выше основного пола на двадцать восемь дюймов, поэтому работая с учениками, он мог удобно сидеть и смотреть.

С двух сторон, вдоль внутреннего декоративного ограждения, были положены коврики. Они показывали места отдельных учеников, разделённые одно от другого разноцветными