Вначале земля была мягкой, но затем начали появляться маленькие камни. Наконец мы попали в почти сплошную скалу, которую, несмотря на все наши усилия, нельзя было убрать без динамита. Из-за этого мы не могли закончить баню в задуманной форме и стиле, поэтому г-н Гурджиев стал приспосабливать в качестве бани ту комнату, что уже была.

Мы работали там почти каждый вечер, тогда ещё без электричества. Я чётко помню особый момент, когда г-н Гурджиев из кирпичей и глины строил маленькую печь для котла с горячей водой. Вокруг него стояли женщины с фонарями, подавая ему глину и кирпичи. Снаружи мужчины замешивали цемент для большой комнаты, чтобы сделать пол с водостоком и скамьи вдоль стен. Они свозили его вниз на тачках и заливали в подготовленные деревянные формы.

У нас было мало подходящих инструментов, и мы работали практически голыми руками. Я много работал с цементом, и мне даже не могло прийти в голову, что он разъедает кожу. Позже, играя на фортепиано, я словно играл на иглах. Г-н Гурджиев хорошо посмеялся над этим.

Естественно, после этого я могу понять одного молодого человека, который, работая здесь, полностью износил свои хорошие городские туфли. Что же делать? Мы не нашли ни галош, ни деревянной обуви. Некоторые мужчины использовали примитивные сабо с деревянной подошвой и позже выбрасывали их, когда подошва полностью отпадала. Тогда я вспомнил, что видел в магазине деревянных изделий несколько новых деревянных подошв, как раз подходящих для сабо, но без ремней. Отыскав на свалке старую пару, я взял кожаные ремни, отбил их, чтобы кожа стала мягкой и прикрепил к паре деревянных подошв. Моё кустарное изделие оказалось хорошим и удовлетворило молодого человека, а позже и других.

В присутствии г-на Гурджиева интенсивность работы и повышенное внимание к ней часто делали нас неспособными увидеть лучшие способы действий. Например, когда мы делали скамьи для бани, нам нужны были квадратные формы для раствора. Готовых форм не было, поэтому нам нужно было сделать их из дюймовых досок. Зажимать доски в плотницкие тиски по одной, и обрезать края ножовкой было слишком долго. Мы хотели придумать способ сделать это быстрее. В одной из теплиц мы нашли большую двуручную пилу для распиливания брёвен; мне было интересно, можно ли пилить ею в одиночку. Но для такой пилы был нужен более толстый и тяжёлый кусок дерева; когда пилишь дюймовую доску, пила беспорядочно пляшет, повреждая зубья… Решение! Сложив вместе несколько досок, зажать их под нужным углом в тисках, и пилить! Проверка прошла успешно.

В общем, когда давались личные задания, стремление думать и изобретать во время работы очень мне помогало. Г-н Гурджиев часто говорил: «Первым и передовым работает осёл». Но мы не ослы. Перед началом работы нам нужно подумать о том, как достичь цели самым разумным способом, используя доступную силу наилучшим образом. Нам нужно не забывать, что одной и той же цели можно достичь разными способами. И иногда есть более короткие пути, которые в то же время более эффективны.

Во всех этих работах проявлялась характерная черта г-на Гурджиева – всё делается руками, из доступных материалов, без современной изысканности, людьми, которые никогда не имели дела ни с чем подобным. Несмотря на всё это, результат вполне удовлетворителен и служит своей цели.

Мы потерпели неудачу только в нашей первой попытке построить баню. Печи было недостаточно для обогрева, когда все парились. Поэтому г-н Гурджиев добавил ещё две железные печи. Когда они нагревались, на них выливалась вода, чтобы создать горячий пар, как в настоящей турецкой бане.

На следующий год баня была перестроена. Полноразмерная ёмкость для воды была установлена в парилке, и было установлено оборудование для подогрева пара до любой температуры.

Появилась необходимость сделать железное кольцо вокруг трубы, выходящей из крыши. Кольцо не должно было быть плоским, а немного вогнутым, для того, чтобы плотно прилегать к выпуклой крыше. Сделать такое кольцо мог только кузнец. А работа кузнеца требовала повышенного мастерства.

В одной из внешних построек мы нашли маленький переносной горн с наковальней и необходимые молоты и щипцы. Когда мы нагрели горн, пришёл сам г-н Гурджиев. Он взял кольцо в больших щипцах в одну руку и, накалив его добела, положил на наковальню и начал ковать.

И именно тогда, я никогда этого не забуду, я неожиданно увидел настоящего кузнеца. С раннего детства я привык приходить в кузницу нашего поместья, где работал Никита, наш кузнец. Этот образ кузнеца был неизгладим из моей памяти.

Ноги г-на Гурджиева как-то согнулись в типичную кузнецкую позу для того, чтобы быть на нужном уровне с наковальней. Удары молота, обращение со щипцами, способ, которым он возвращал охлаждённый кусок железа в горн – это был настоящий кузнец.

В подобных обстоятельствах г-н Гурджиев мог бы сказать: «Я провёл десять лет, делая эту работу». А на это доктор Шернвалл мог бы ответить: «Если мы посчитаем все эти „десятилетия“, когда вы были поваром, портным, плотником, кузнецом и тому подобное, то вам должно быть более ста лет!» Какой бы ни была правда, у г-на Гурджиева всегда была эта сверхъестественная способность надевать маску того человека, которого он хотел изобразить.

В любом случае, когда всё было закончено, перестроенная баня работала отлично. Комната при входе стала раздевалкой.

Каждую субботу из Парижа прибывали «любители паровой бани». Послеобеденные часы с четырёх до шести были отведены для женщин. Мужчины присоединялись к остальным в Доме для занятий с восьми до девяти, а потом шли на свою баню, за ней следовал роскошный ужин, после которого мы шли в большую гостиную, где я играл музыку.

В Приоре все эти постоянно изменяющиеся работы поглощали человека целиком. Внешняя жизнь как-то переставала существовать. Закрытость жизни в Приоре совершенно не была похожа на монастырь, где внешняя жизнь отвергалась, и была концентрация на молитвах, воздержании и возвышении мыслей. В Приоре жизнь человека перекатывалась от одной ситуации к другой, как мяч. Нашей молитвой была Работа, которая собирала вместе все духовные и физические силы. Разнообразие и постоянные перемены заданий продолжали пробуждать нас. У нас было минимум часов для сна, как раз достаточного для того, чтобы дать силу для следующего дня. Вместо воздержания было доведение сил до предела, внимательная работа восстанавливала энергию, когда она тратилась, в манере ритмичного маховика. Внутри Приоре не было отвержения жизни. Наоборот,