— Кстати, а почему ваше правительство не стало продавать оружие Китаю?

Николай проглотил мякоть арбуза, тронул салфеткой губы.

— Мы ведь не Англия, милорд. Двое дерутся — третий не встревай.

— Я, отчего затронул эту тему, — пояснил хозяин дома. — Ни вашего оружия, ни пороха, ни снаряжения в захваченных крепостях не было.

— И не должно было быть.

— Зато американских военных припасов, — покачал он головой, — мы нашли предостаточно.

— Вероятно, они беспринципные.

— Это их кредо. Молятся на доллар. — Ложечка англичанина звякнула о блюдце.

Николай искоса глянул на него: чья бы корова мычала.

— Может быть, поэтому американец и уехал раньше? — задался он вопросом и поблагодарил лорда Эльджина за приятный обед. Тот сказал, что "это ничего не стоит и ни к чему не обязывает", и поинтересовался: — Чай? Кофе?

— Кофе, — попросил Игнатьев, и беседа продолжилась.

Лорд Эльджин расправился с дыней, уплёл несколько долек арбуза и велел принести сушёных крабов.

— Люблю деликатесы.

— Я сам пристрастился к ним в Китае, — признался Николай. — Особенно к продуктам моря, хотя и тыкву здесь умеют приготовить так, что пальчики оближешь.

Лорд Эльджин рассмеялся.

— Чьи пальчики? Красивых девушек в Китае нет.

— Свои, свои, — Игнатьев безотчётно прикрыл веки: захотелось увидеть My Лань — её лицо, глаза и губы. Но солнце, попадавшее в столовую из огромных распахнутых окон, так слепило, что ничего, кроме алого жара, он не увидел. Лакей принёс крабов, подал кофе.

— В прошлом году, — потянув носом воздух и блаженно зажмурившись, нарушил молчание лорд Эльджин, — когда нам не удалось взять форт Дагу, французы в один голос утверждали, что все крепости в Китае построены русскими, мало того, вся береговая артиллерия — русская.

— Но вы ведь им не верили?

— Ни на минуту. В Син Хэ, в первый день наступления нашего десанта, мы нашли китайскую корреспонденцию, ясно гласившую о том, что русским не верят и не собираются верить.

— Хорошо, когда твои слова подтверждаются кем-то, — удовлетворённо ответил Николай. — Хочется и дальше говорить правду.

— Надо заметить, — прихлёбывая кофе, сказал англичанин, — в этой же корреспонденции говорилось о том, как намеревались воспрепятствовать Вашему сообщению из Пекина с эскадрой.

— Они не пропускали меня к морю! — возмущённо воскликнул Игнатьев, — вязали мне руки.

Лорд Эльджин усмехнулся.

— Мартышки это любят. Мучить и пытать — первейшее из наслаждений.

Они поговорили о пытках и казнях, применяемых в Китае с незапамятных времён, о дикости и кровожадности маньчжуров, о том, что даже лунный месяц они делят надвое и смерть предпочитают жизни.

— У нас раки на горе свистят, а у них щуки, — вспомнил одну из китайских пословиц Николай и тут же посетовал. — Вместо того, чтоб давать детям имена, они дают им прозвища.

— Язычники с раздвоенным сознаньем.

— Это как в медицине, — одни становятся акушерами, а другие — анатомами. Одни встречают жизнь, другие смерть. Так и китайцы: радуются смерти, обряжаются в белое, смеются и танцуют.

— И не столько думают об умершем, сколько о погребальном пире, о жирной и вкусной еде, — вставая из-за стола, сказал лорд Эльджин. — Для них, видите ли, очень важно правильно определить место захоронения. От этого, якобы, зависит и счастье души умершего, и счастье его потомства.

Шарлатаны.

Из гостиной он повёл Игнатьева в свой кабинет, обставленный на европейский лад.

— Придётся покидать, а в здесь ведь так уютно.

Он повёл рукой, показывая роскошь мебели, книжных шкафов, библиотеки. — Век бы никуда не уезжал.

— И море близко, и тайфуны далеко, — придерживая саблю, разглядывал убранство помещения Игнатьев. — Красота.

Хозяин закурил сигару, предложил «чувствовать себя, как дома» и продолжил разговор.

— Как же вы тогда достигли моря?

Николай подошёл к картине неизвестного ему художника, висевшей напротив того места, где дымил англичанин, и рассматривая зеленовато-охристый пейзаж с едва приметными коровами, не поворачивая головы, ответил.

— Я сам избрал свой путь. Уехал, да и все.

— Не спрашивая богдыхана?

— Нет.

— Вот это да! — Восхитился лорд Эльджин. — Чисто английская дерзость.

— Не знаю, — разглядывая картину, ответил Игнатьев. — Я сохранял лицо, как представитель Российской империи.

— И как же вы ехали?

— На собственный счёт. Так удобней. Лучше передвигаться независимо, нежели брать с собой китайцев.

— Отчего?

— Они начинают объяснять народу, что везут данников, банкротов, которым дома нечего есть и которым Сын Неба, бессмертный Сянь Фэн из сострадания даёт казённое содержание. — Всё это Николай сказал на тот случай, если бы китайцы предложили сопровождать послов с почётным караулом. На фоне их торжественного въезда в столицу он выглядел бы жалко со своими несколькими конвойными казаками и посольским скарбом.

Лорд Эльджин задумался и после долгой паузы сказал, что ни за что не возьмёт китайских чиновников для своего сопровождения.

— Сам найму носильщиков и всё необходимое. Это вы мне кстати подсказали. Ну, народец!

Прощаясь, он подвёл Игнатьева к птичьей клетке, сдёрнул с неё чёрный бархат и «познакомил» его со своим любимцем — говорящим попугаем, горделиво распустившим красный хохолок.

— Он у меня молодец. Уже научился ругаться.

— Ты-ща-ща че-тей! Ты-ща-ща че-тей! — заверещал попугай, польщённый похвалой.

Уже на улице, идя по тенистой аллее в сопровождении Дмитрия и двух казаков, поджидавших его в вестибюле, Николай подумал, что не напрасно старался, и что цель его может быть достигнута: лорд Эльджин попросил наведаться к нему на следующий день. Что-то англичанин затевает или чувствует — без Игнатьева ему не обойтись. Если не сразу, то со временем.

В то время, как посольский попугай выражал своё негодование по поводу несметного количества чертей, мешавших жить его хозяину, Верховный комиссар Гуй Лян — старейший из плеяды «великих придворных» — вернулся из переговорной комнаты в полной растерянности.

— Досточтимые, — дрожащим от возмущения голосом заявил он своим помощникам, усаживаясь в кресло. — Можете представить моё недовольство: англичане — такая грубая и невоспитанная публика, что с ними просто невозможно говорить. — Он жестом попросил платок и вытер пот со лба. В глазах застыли скорбь и мука. — Французы мягче, деликатней, но они по своей сути попрошайки: клянчат денег, словно нищие на рынке. Что такое просветлённый человек, они не знают,