отправиться в Пекин вслед за союзниками. Заодно он указал, что в силу новых конвенций Тяньцзинь будет открыт для европейской торговли, и что американцы, вероятно, не замедлят воспользоваться ситуацией: уж больно выгодный рынок!

Так как переговоры союзников подходили к заключительной фазе, и ход событий показал, что держать русскую эскадру в Печелийском заливе нет смысла, Лихачёв решил расформировать её. Сидя напротив Игнатьева, он разложил на столе морскую карту и сосредоточенно намечал курсы русских кораблей.

— Один корабль пойдёт в Шанхай, другой вернётся в Нагасаки. Третий отправится в наши восточные порты, решит на месте, в каком зазимует.

— А мне оставьте фрегат и один из клиперов для рассылки, — распорядился Игнатьев. — Пусть стоят в заливе, так спокойней.

— А как решим с "Разбойником"?

— Пусть пока стоит под моим флагом. Если Пекин меня примет, я дам знать, и клипер уйдёт.

— Хорошо, — складывая карту, согласился Лихачёв. — Тогда я выведу его при наибольшей воде, в полнолуние.

Почётный караул из одного морского офицера, двух мичманов, двух музыкантов и двадцати четырёх матросов с фрегата "Светлана" должен был сопровождать посольство до Пекина и, пробыв там несколько дней, вернуться назад вместе с Лихачёвым, который сразу предупредил, что к середине сентября должен убыть.

— Зима на носу, надо спешить, пока проливы не замёрзли.

— Конечно, — заверил Игнатьев. — Я не смею вас задерживать.

Он и так был чрезвычайно рад оперативной помощи со стороны моряков. Своевременное прибытие клипера "Джигит" и транспорта "Японец" в Бэйцан, позволили ему выехать из Пекина и пересечь залив, а появление фрегата "Светлана" в Шанхае дало возможность предстать перед союзной эскадрой и китайцами в самом лучшем свете. Французам и британцам было показано, что русским далеко не безразлично их пребывание в Китае, а китайцы увидели, что русская эскадра пришла в Бэйцан первой, до появления союзного флота.

Когда близ русской якорной стоянки в устье реки Бэйхэ собралось около двухсот английских и французских вымпелов, то русские корабли растворились в них, как капля в море. Но всё дело в том, что на те суда, которые прибывали позже, китайцы не обращали никакого внимания. Одним кораблём больше, одним меньше... Да и как их заметишь за лесом мачт под парусами? А с тех пор, как союзный десант высадился и двинулся вглубь территории на штурм крепостей, было уже всё равно: два, три или десяток русских кораблей стоят на рейде — всё внимание сосредоточилось на действиях десанта.

Очень, очень вовремя пришла Амурская эскадра! Как говорится, так бы, да всегда.

Игнатьев вспомнил Хивинский поход и поморщился: тогда наоборот подвела Аральская флотилия — пришла с огромным запозданием: все реки пересохли. Пришлось тащиться по пескам.

Двадцать четвёртого августа, весь день беседуя с лордом Эльджином до глубокого вечера, он ещё больше сблизился с английским посланником, лучше узнал его образ мыслей. При этом он пытался внушить ему то, что соответствовало русским интересам. Минута была ответственная: на другой день решалась судьба переговоров. Предполагалось, что после заключительного соглашения, Гуй Лян будет у посланников с визитом.

— А когда подпишутся конвенции? — спросил Игнатьев, слушая дымившего сигарой лорда.

— Двадцать седьмого, — ответил англичанин и, сообщив, что после этого переговорщики отправятся в Пекин, выразил своё неудовольствие политикой Соединённых Штатов Америки в Китае. Он, походя, облил грязью американского министра Рида, бывшего в Китае два года назад. — Лицемер и сквалыга, подзаборный негодяй. Из моих рук кормился и в мою же душу плюнул. Чтоб он окривел! — лорд Эльджин разобиженно уставился в окно. — О, времена! О, нравы!

Попыхивая дымом, он заложил ногу на ногу и откинулся на спинку кресла.

— Что ни говори, а ваш Путятин тоже прихвостень хороший. Пресмыкался перед местными чинушами, ходатайствовал за них, даже обещал помочь оружием.

— Ну, — засмеялся Игнатьев, — он многое что обещал! Оружия ведь нет.

— Опять неделикатно поступил, — укоризненно сказал лорд Эльджин и стряхнул пепел с сигары. — Пообещал — сделай.

Николай возразил ему, что граф Путятин не мог не выслушивать жалоб китайцев, поскольку именно они пригласили его в качестве посредника, а вот почему лицемерил и двоедушничал американский министр Рид, этого он знать не может.

— Знаете, что я сказал тогда китайцам? — спросил лорд Эльджин и тотчас ответил. — Я сказал им то, что, вероятно, сказал бы и вам: — Если бы вы обратились ко мне одному, то просьба ваша была бы уважена, но так как Вы предпочли обратиться к представителям других держав, то наши требования усилятся.

"Жёстко" — подумал Игнатьев и удивлённо посмотрел на собеседника. Тот не отвёл взгляда — холодного и твёрдого, как камень. Стало ясно, что гостеприимный англичанин завёл этот разговор лишь для того, чтобы отбить охоту к посредничеству. Предостерегал. А может, тайно угрожал.

Из разговоров и наблюдений последнего времени Николай понял, что при всех высоких качествах государственника, человека искусного и опытного, при всей своей проницательности, быстроте реакции, хитрости, твёрдости и настойчивости характера, лорд Эльджин чересчур тщеславен, чрезвычайно горд, крайне самолюбив и непростительно — для дипломата! — вспыльчив. Натура он, живая, интересная, с ним есть, о чём поговорить, есть чему поучиться, но... он порой настолько впечатлителен, настолько верит своим ощущениям, так легко увлекается какой-нибудь идеей, что, в сущности, им можно управлять, и надо непременно воспользоваться этим. Биться, так биться. До победного конца.

Поскольку англичанин неожиданно умолк, Игнатьев поощрил его в намерениях действовать с китайцами бесцеремонно, требовать от них, как можно больше и всё время держать в напряжении.

— Я думаю, — сказал он, стоя возле изящной этажерки с книгами, — французы слабовольны. Хотя они в Китае и способствуют распространению христианства, английские миссионеры пользуются большим уважением. В их проповедях — твёрдость.

— Я сам не верю лягушатникам, — поёрзал в кресле лорд Эльджин и сказал, что русские и англичане могут сойтись в азиатской политике.

— Если эту политику будете проводить вы, милорд, — Игнатьев взял томик со стихами Роберта Бёрнса и раскрыл наугад. "Свистни ты мне, тебя не заставлю я ждать. Свистни ты мне…» — прочёл он первые, попавшиеся строки, и в глазах защипало: навернулись слёзы. Тоска по My Лань сдавила горло. Захотелось извиниться, сослаться на неотложные дела, и убежать куда-нибудь к реке, к воде и лиственному шуму. Сидеть, молчать, не видеть никого. Не слышать.

— Надеюсь, так и будет, — самодовольно произнёс лорд Эльджин и, разгорячившись от