Спустя некоторое время они уже мирно обсуждали чисто профессиональные беды: дипломаты зачастую не знают, что творится в парламенте, в правительстве и при дворе того или иного государства. Решать в таких условиях свои вопросы очень трудно.

— У меня депешу можно ожидать полгода, — пожаловался лорд Эльджин. — Полтора месяца — туда, четыре месяца — обратно. В Лондоне знать не хотят о наших передрягах.

— Действовать приходится по собственному усмотрению, — посетовал Игнатьев, — принимая на свою ответственность все результаты и последствия.

— Да что там далеко ходить, — англичанин потёр переносицу и побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. — Если бы моё правительство знало, что оно хочет в Китае, то и пяти тысяч солдат вполне хватило бы. А это вдвое меньше нашего десанта, — заметил он рассерженно и признался, что французы и британцы в плохих отношениях между собой.

— Главнокомандующие и штабы не согласовывают своих действий, а нижние чины обеих армий чуть что, хватаются за оружие.

— Так было, так будет, — откровенно посочувствовал Игнатьев.

Его собеседник кивнул.

— С моряками вообще трудно иметь дело, если не принадлежишь к их "касте".

— О! это особый народ.

— Я бы сказал: орден, — тоном глубоко уязвлённого человека заявил англичанин и неожиданно сознался, что страстно хотел в своё время втянуть в войну с Китаем Россию и Соединённые штаты.

— Не вышло? — с лёгкой усмешкой отозвался Николай, и его пальцы вновь огладили рукоять сабли.

— Как видите, — чистосердечно развёл руками лорд Эльджин. — Хоть я и задирал Путятина, как мог, едва ли в трусости его не обвинял, не получилось.

Игнатьев кивнул головой и спросил:

— Скажите, милорд, а нельзя ли главнокомандующих союзнических войск подчинить вашей власти? Это было бы разумно.

— О! — страдальчески простонал англичанин. — Ваши бы слова, да Богу в уши. Нет, я поднимал этот вопрос, когда встречался с Наполеоном III в его любимом замке Фонтебло, как раз перед своим отъездом в Китай.

— И что?

— И ничего, — поджал губы лорд Эльджин. — Наполеон III резко возразил, считая дипломатов трусами и болтунами.

— Это он зря, — сочувствующе протянул Николай. — Уж кого-кого, а вас обвинить в трусости никак нельзя, чудовищный поклёп.

У англичанина порозовели скулы.

— Благодарю, генерал. Мне лестно слышать вашу похвалу. Я в самом деле гораздо воинственнее и решительнее моих военных помощников; мне приходится почти насильно тащить их за собой.

После лёгкого, но изысканного ужина, во время которого Игнатьеву была предоставлена возможность отведать мадеру тысяча восемьсот двенадцатого года, и кальмара, приготовленного так, что по вкусу он напоминал мясо индейки, тушёное с грибами, разговор коснулся финансового положения Китая.

— Пекинская казна обкрадывается со всех сторон, — прихлёбывая кофе, начал пояснять Николай. — В прошлом году она имела восемь миллионов лан чистого годового дохода, а это около шестнадцати миллионов рублей серебром.

— Не густо.

— Особенно, если учитывать, что на эти деньги содержится двор, гвардия и чиновничий аппарат.

Лорд Эльджин слушал с живейшим интересом. И отозвался без промедления.

— Я всегда считал китайское правительство нищим, но мой парламент думает, что Поднебесная империя это золотое дно.

— Парламенты живут воображением.

— Лично я, — продолжил свою мысль посланник её величества, — вовсе не хочу, чтобы Англия получила большое денежное вознаграждение за эту войну.

— Почему? — удивился Игнатьев и даже отставил свой кофе.

— Предпочитаю, чтобы в Европе думали, что война с Китаем обходится дорого.

— Великолепная мысль!

— К несчастью, наша война в сороковых годах, по мнению многих, была чрезвычайно выгодна для Англии.

— В экономическом отношении?

— Не только. Но это мнение может легко побудить государства, у которых нет прямых интересов в Китае, безнаказанно часто предпринимать экспедиции в эту страну. Во-первых, чтобы занять войска, отвлечь общественное внимание, а во-вторых, приобрести славу и деньги.

— Будь они прокляты, эти слава и деньги, если достаются ценой человеческой крови!

— Ну и тому подобное, — спешно закончил свою мысль лорд Эльджин.

— Возмещение убытков, удовлетворение амбиций…

— Всё вместе. Но в основном, конечно, возмещение "убытков". Кстати, сколько у России военных кораблей близ восточных берегов?

Николай задумался. По совести сказать, он этого не знал.

— По-видимому, — уклончиво заговорил он и поднёс к губам остывающий кофе, — то число, которое обыкновенно находится на приграничной линии.

Собеседник потёр подбородок.

— А многие считают и об этом утверждали в Сингапуре, что в нынешнем году в Китай прошло не менее сорока русских кораблей.

— Не могу подтвердить, равно, как и опровергнуть.

— Надо признать, — сокрушённым тоном заметил лорд Эльджин, — что Англия ничего не выиграла уничтожением русского парусного флота на Чёрном море, а нажила себе в будущем немалые хлопоты, заставив Россию обратить внимание на моря более опасные для нас. — Он повертел в пальцах чайную ложечку и завершил свою мысль. — Теперь в Петербурге займутся увеличением парового флота и станут содержать эскадру не в Чёрном море, а в Тихом океане.

Игнатьев промолчал, и англичанин вновь откинулся на спинку кресла.

— Да, кстати: завершилось ли в Японии дело об острове Сахалине?

Этот вопрос, кажется, будировал в прошлом году граф Муравьёв?

— Давно, — равнодушно ответил Игнатьев. — Отныне остров наш.

Лорд Эльджин ничего не ответил, криво поджал губы и недовольно хмыкнул.

Глава X

Вечером двадцать пятого августа Игнатьев получил ответ Верховного Совета на своё письмо, посланное из Тяньцзиня. В ответе было сказано, что препятствий к проезду русского посланника в столицу Поднебесной империи нет, но власти просили обождать окончания дел с союзными войсками. Он тотчас письменно уведомил Пекин, что двинется в дорогу несколькими днями позже представителей Англии и Франции, рассчитывая на то, что союзники выступят отрядом около двадцати четырёх тысяч человек и продвижение их будет медленным, а это позволит ему настичь их в пути через трое суток после своего отъезда. Таким образом, в Пекин он попадёт на сутки позже.

Ответ Верховного Совета привёз Попов. Его сопровождали два китайца — око Су Шуня не дремало. Из Пекина порученец вынужден был выехать в китайском платье, чтобы не привлекать всеобщего внимания: антиевропейская истерия давала о себе знать,