Шрифт:
Закладка:
Спустя некоторое время они уже мирно обсуждали чисто профессиональные беды: дипломаты зачастую не знают, что творится в парламенте, в правительстве и при дворе того или иного государства. Решать в таких условиях свои вопросы очень трудно.
— У меня депешу можно ожидать полгода, — пожаловался лорд Эльджин. — Полтора месяца — туда, четыре месяца — обратно. В Лондоне знать не хотят о наших передрягах.
— Действовать приходится по собственному усмотрению, — посетовал Игнатьев, — принимая на свою ответственность все результаты и последствия.
— Да что там далеко ходить, — англичанин потёр переносицу и побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. — Если бы моё правительство знало, что оно хочет в Китае, то и пяти тысяч солдат вполне хватило бы. А это вдвое меньше нашего десанта, — заметил он рассерженно и признался, что французы и британцы в плохих отношениях между собой.
— Главнокомандующие и штабы не согласовывают своих действий, а нижние чины обеих армий чуть что, хватаются за оружие.
— Так было, так будет, — откровенно посочувствовал Игнатьев.
Его собеседник кивнул.
— С моряками вообще трудно иметь дело, если не принадлежишь к их "касте".
— О! это особый народ.
— Я бы сказал: орден, — тоном глубоко уязвлённого человека заявил англичанин и неожиданно сознался, что страстно хотел в своё время втянуть в войну с Китаем Россию и Соединённые штаты.
— Не вышло? — с лёгкой усмешкой отозвался Николай, и его пальцы вновь огладили рукоять сабли.
— Как видите, — чистосердечно развёл руками лорд Эльджин. — Хоть я и задирал Путятина, как мог, едва ли в трусости его не обвинял, не получилось.
Игнатьев кивнул головой и спросил:
— Скажите, милорд, а нельзя ли главнокомандующих союзнических войск подчинить вашей власти? Это было бы разумно.
— О! — страдальчески простонал англичанин. — Ваши бы слова, да Богу в уши. Нет, я поднимал этот вопрос, когда встречался с Наполеоном III в его любимом замке Фонтебло, как раз перед своим отъездом в Китай.
— И что?
— И ничего, — поджал губы лорд Эльджин. — Наполеон III резко возразил, считая дипломатов трусами и болтунами.
— Это он зря, — сочувствующе протянул Николай. — Уж кого-кого, а вас обвинить в трусости никак нельзя, чудовищный поклёп.
У англичанина порозовели скулы.
— Благодарю, генерал. Мне лестно слышать вашу похвалу. Я в самом деле гораздо воинственнее и решительнее моих военных помощников; мне приходится почти насильно тащить их за собой.
После лёгкого, но изысканного ужина, во время которого Игнатьеву была предоставлена возможность отведать мадеру тысяча восемьсот двенадцатого года, и кальмара, приготовленного так, что по вкусу он напоминал мясо индейки, тушёное с грибами, разговор коснулся финансового положения Китая.
— Пекинская казна обкрадывается со всех сторон, — прихлёбывая кофе, начал пояснять Николай. — В прошлом году она имела восемь миллионов лан чистого годового дохода, а это около шестнадцати миллионов рублей серебром.
— Не густо.
— Особенно, если учитывать, что на эти деньги содержится двор, гвардия и чиновничий аппарат.
Лорд Эльджин слушал с живейшим интересом. И отозвался без промедления.
— Я всегда считал китайское правительство нищим, но мой парламент думает, что Поднебесная империя это золотое дно.
— Парламенты живут воображением.
— Лично я, — продолжил свою мысль посланник её величества, — вовсе не хочу, чтобы Англия получила большое денежное вознаграждение за эту войну.
— Почему? — удивился Игнатьев и даже отставил свой кофе.
— Предпочитаю, чтобы в Европе думали, что война с Китаем обходится дорого.
— Великолепная мысль!
— К несчастью, наша война в сороковых годах, по мнению многих, была чрезвычайно выгодна для Англии.
— В экономическом отношении?
— Не только. Но это мнение может легко побудить государства, у которых нет прямых интересов в Китае, безнаказанно часто предпринимать экспедиции в эту страну. Во-первых, чтобы занять войска, отвлечь общественное внимание, а во-вторых, приобрести славу и деньги.
— Будь они прокляты, эти слава и деньги, если достаются ценой человеческой крови!
— Ну и тому подобное, — спешно закончил свою мысль лорд Эльджин.
— Возмещение убытков, удовлетворение амбиций…
— Всё вместе. Но в основном, конечно, возмещение "убытков". Кстати, сколько у России военных кораблей близ восточных берегов?
Николай задумался. По совести сказать, он этого не знал.
— По-видимому, — уклончиво заговорил он и поднёс к губам остывающий кофе, — то число, которое обыкновенно находится на приграничной линии.
Собеседник потёр подбородок.
— А многие считают и об этом утверждали в Сингапуре, что в нынешнем году в Китай прошло не менее сорока русских кораблей.
— Не могу подтвердить, равно, как и опровергнуть.
— Надо признать, — сокрушённым тоном заметил лорд Эльджин, — что Англия ничего не выиграла уничтожением русского парусного флота на Чёрном море, а нажила себе в будущем немалые хлопоты, заставив Россию обратить внимание на моря более опасные для нас. — Он повертел в пальцах чайную ложечку и завершил свою мысль. — Теперь в Петербурге займутся увеличением парового флота и станут содержать эскадру не в Чёрном море, а в Тихом океане.
Игнатьев промолчал, и англичанин вновь откинулся на спинку кресла.
— Да, кстати: завершилось ли в Японии дело об острове Сахалине?
Этот вопрос, кажется, будировал в прошлом году граф Муравьёв?
— Давно, — равнодушно ответил Игнатьев. — Отныне остров наш.
Лорд Эльджин ничего не ответил, криво поджал губы и недовольно хмыкнул.
Глава X
Вечером двадцать пятого августа Игнатьев получил ответ Верховного Совета на своё письмо, посланное из Тяньцзиня. В ответе было сказано, что препятствий к проезду русского посланника в столицу Поднебесной империи нет, но власти просили обождать окончания дел с союзными войсками. Он тотчас письменно уведомил Пекин, что двинется в дорогу несколькими днями позже представителей Англии и Франции, рассчитывая на то, что союзники выступят отрядом около двадцати четырёх тысяч человек и продвижение их будет медленным, а это позволит ему настичь их в пути через трое суток после своего отъезда. Таким образом, в Пекин он попадёт на сутки позже.
Ответ Верховного Совета привёз Попов. Его сопровождали два китайца — око Су Шуня не дремало. Из Пекина порученец вынужден был выехать в китайском платье, чтобы не привлекать всеобщего внимания: антиевропейская истерия давала о себе знать,
