— Вы так плохо живёте с соседом? — ужаснулся лорд Эльджин и стал похож на своего секретаря, с лица которого не сходило выражение крайнего испуга.

— Живём мы вполне сносно, но, имея более десяти тысяч вёрст общей границы, всегда найдём более весомые причины для объявления войны.

— Так что же вам мешает? — с долей зависти и возмущения прихлопнул колено англичанин. — Будь я на вашем месте, я бы тряс богдыхана, как грушу! Он бы выучился у меня плясать гопак!

Игнатьев смиренно вздохнул.

— Вы же знаете нашу политику добрососедства: пусть всё идёт своим чередом. И потом, — опередил он возражение, — ваше правительство и ваш парламент не замедлили бы первыми обвинить нас в попытке колонизировать Китай. Вы и так постоянно подозреваете, что мы об этом только и мечтаем.

— Но что-то всё-таки вас держит здесь? — не выдержал, спросил лорд Эльджин, раздражённо указав рукой в сторону гавани, где на бизань-мачте клипера "Разбойник" развевался русский флаг. — Торчите здесь и не уходите. — В его раскатистый баритон вкрались нотки неприязни.

— Лучшим доказательством противного, — спокойно возразил Игнатьев, — может служить то, что мы двести лет кряду живём с Китаем в мире и не собираемся пользоваться этим в корыстных целях.

— Ну и зря, — припечатал ладонью письменный стол хозяин кабинета. — С паршивой овцы хоть шерсти клок. — Он приподнялся с места и назидательно продолжил: — Надо уметь видеть свой интерес и не стесняться заявлять об этом прямо.

— Судьбу на кривой не объедешь, — так же вставая из-за стола, сказал Николай, — а мировоззрение русского человека и подавно.

— Все мы люди, — с фальшивым добродушием в тоне заметил лорд Эльджин. — Из двух зол надо выбирать наиболее прибыльное.

— Не получается, — шутливо развёл руками Игнатьев. — В кои-то веки выдалась свободная минутка, решил ваше сиятельство в гости позвать, ан, не судьба!

— В Пекине встретимся, — деловито пообещал англичанин и протянул руку на прощание. — Увидите генерала Монтобана, объясните ему истинное положение дел.

— Относительно чего? — поинтересовался Николай, чувствуя, что посланник её величества не выпускает его руку из своей.

— Французы вообразили себе, что нужны Бог весть какие приготовления для предстоящего похода, а между тем, серьёзной угрозы армия маньчжуров нам не представляет. — Он по-приятельски подмигнул. — Когда за дело берутся англичане, французам остаётся лишь подквакивать.

— Но с какой стати генерал Монтобан начнёт выслушивать мои советы? — Он сделал неопределённый жест рукой и посмотрел на собеседника, который уже раскрыл рот для ответа.

— Этот галльский петух всецело доверяет вам.

— Вы уверены? — с дружеской озабоченностью в голосе спросил Игнатьев. — Убеждён! — без тени сомнения воскликнул лорд Эльджин и добавил: — Мы разобьём китайцев с той же лёгкостью, с какой ваши гусары бьют хрустальные бокалы.

— Польщён сравнением, — с улыбкой признался Николай. — Я сам был выпущен из Пажеского корпуса корнетом в лейб-гвардии гусарский полк.

— Тогда, тем более, вы поняли меня, — разжимая руку, ещё раз подмигнул англичанин. — Главное, как вы сказали, не дать объехать себя на кривой.

Глава ХI

Расставшись с английским посланником, Николай тотчас поспешил к себе. Бумаги, которые ему дал прочесть лорд Эльджин, доказывали, что Верховный Совет Китая знал всю переписку Игнатьева и сознательно не принял его последних предложений. «Следовательно, — пришёл он к неутешительному выводу, — влияние Су Шуня на китайское правительство неоспоримо, власть его действительно огромна. Как не принял он Айгунского трактата, так и продолжает гнуть своё: его личная точка зрения стала официальным мнением всего китайского правительства».

Отстегнув саблю, Николай передал её Дмитрию и следом бросил ему на руки мундир. Переодевшись в домашние брюки и лёгкую сорочку, он обессиленно рухнул на диван. Теперь он точно знал: исчезновение My Лань — подлая прихоть Су Шуня. Прихоть и расчёт: лишить его, Игнатьева, душевного покоя, выбить из седла, больно ударить по нервам, смешать его мысли и чувства, сбить дыхание и обезволить, заставить примириться с тем, что он не в силах изменить. Вечернее солнце заливало комнату шафрановым светом, и он крикнул Дмитрия, чтобы тот задёрнул шторы. Чувствуя, что Игнатьев не в духе и чем-то ужасно расстроен, его верный оруженосец, против своего обыкновения, обошёлся без привычных отговорок и присловий. Если что и позволил себе, так это полюбопытствовать относительно английского посланника.

— Будет на обеде или отбоярился, побрезговал?

— Будет, — буркнул Николай и закрыл рукой глаза. — Только в Пекине. — Он перевернулся на живот и зарылся в подушку лицом. Теперь он исступлённо, непреодолимо, с лютой ненавистью к Су Шуню, всем существом своим, умом и сердцем пожелал маньчжурам поражения в войне с союзниками.

«Надо, надо, — уговаривал он сам себя, чувствуя, как тяжко бьётся сердце, — чтобы маньчжурская династия была унижена и потрясена. Иначе я вернусь домой не солоно хлебавши. На мне поставят крест на веки вечные. Позор».

Лёжа с закрытыми глазами, он вновь увидел злобное лицо Су Шуня, его синюшный шишковатый череп, огромные лопухи-уши и так сжал зубы, что заломило в висках.

«Чтоб вы все подохли, узурпаторы и самодуры, — мелькнуло в голове, и он сжал кулаки. — Век бы вас не видеть, не слышать и не знать. — Он почувствовал, что к горлу подступил слёзный комок и рывком сел на диване. — Даже лучше, если Цинов разгромят. Может, новое правительство станет сговорчивей, будет равнодушнее смотреть на пограничный вопрос. Не так, как смотрит на него Су Шунь, прямо сказавший, что решить его «невозможно, как невозможно оседлать тигра».

Вспомнив эту фразу, Николай судорожно вздохнул и запрокинул лицо. Тоска по My Лань брала за горло и душила. Он покачался из стороны в сторону, скрипнул диванной пружиной и, как обречённый, двинулся к столу — срочно составить шифрованную записку и передать её в Пекин. Раскисать было некогда.

Раздёрнув шторы, он при закатном свете быстро набросал письмо, в котором советовал отцу Гурию принять все возможные меры для предотвращения захвата русских бумаг, так как англичан, прежде всего, интересуют именно они. «Желательно, — писал он своим мелким убористым почерком, — осторожно внушить китайцам необходимость перевезти архивы в более безопасное место».

Шифровальщик тут же засекретил послание и в присутствии Игнатьева передал его Попову;