Требовалось иметь стальные нервы, чтобы прицелиться и открыть огонь во время сближения, обычно при пикировании спереди-сверху. Вы превращали высоту в скорость, чтобы проскочить через заградительный огонь. Галланд наслаждался беседой. Он любил бывать среди пилотов вдалеке от Берлина. Он сказал мне, что снова чувствует себя молодым и беззаботным среди летчиков. Он совершенно не желал возвращаться в Берлин и признался, что предпочел бы быть разжалованным и снова получить эскадрилью. Ирония судьбы заключается в том, что через два года он получил под командование эскадрилью реактивных самолетов. И я попал к нему.

Во время визита вокруг Галланда собралось столько кавалеров Рыцарского креста, что это походило на слет. На этот раз я сумел поговорить с людьми, которые летали вместе с Марселем и знали его гораздо лучше, чем я. Мы сидели, пили, они рассказывали разные истории, мы смеялись до упада. Я даже не понимаю, как это я остался жив.

Галланд разработал наставления, учебные пособия, схемы и инструкции по атакам четырехмоторных бомбардировщиков. Он приказал сделать деревянную модель В-17, на которой с помощью спиц и проволоки были показаны сектора обстрела пулеметов. Модель показывала радиус действия оружия, уязвимые точки и слепые зоны самолета. В это время В-17 и В-24 не имели курсовых пулеметов, поэтому лобовая атака была эффективной. Позднее это изменилось, вместо атаки в лоб нам пришлось атаковать спереди-сверху в пике с еще большей скоростью сближения. В этом случае нас могли обстреливать лишь верхние турели.

Я помню, как все развеселились, когда Рёдель спросил Галланда: «А где на этой модели туалет? Вы же знаете, что после такой атаки всегда хочется поссать». Смеялись все, кроме Галланда. Он лишь улыбнулся и сказал, что по расчетам Эдера лучше атаковать звеньями, причем все четыре самолета идут колонной. По крайней мере один или два истребителя нанесут бомбардировщику достаточно повреждений, чтобы он упал. Затем он начал объяснять, каким способом лучше выходить из атаки. Мне очень хотелось испробовать все это. Я не был самоубийцей, но это был новый подход к решению старой проблемы.

Некоторые основные методы атаки бомбардировщиков были разработаны, но не опробованы в воздухе. Вот они:

1. Попытаться расколоть строй. Одиночные самолеты легче сбивать.

2. Если вы сумеете сосредоточить группу истребителей и повести ее в лобовую атаку на строй бомбардировщиков, он наверняка расколется.

3. Держите свои истребители вместе на минимальном расстоянии и открывайте огонь с самого малого расстояния, но тогда стреляйте из всех стволов.

Некоторые пилоты ранее дрались с тяжелыми бомбардировщиками, и они признали, что совершали ошибку, открывая огонь слишком рано. Мишень заполняла весь прицел, и они автоматически нажимали гашетку. Но, как я сказал, размах крыльев бомбардировщика был гораздо больше, чем у истребителя, поэтому снаряды не долетали до цели. Зато это настораживало экипажи бомбардировщиков, которые понимали, что им предстоит веселый день. Когда первый или второй истребитель завершал атаку, остальные понимали, что теперь американцы начеку. В результате наши потери росли.

Секрет заключался в том, что при атаке сзади следовало дождаться, пока крылья выйдут за пределы прицела. Однако при атаке в лобовую, когда крылья заполняют прицел и вы определили дистанцию до цели, вы должны были начать считать. Если вы идете прямо на бомбардировщик и дистанция составляет 1000 метров, начинайте считать: один, два, три… А затем идите вверх или пикируйте. Все это изменилось после появления курсовых пулеметов и верхних турелей.

Некоторые пилоты предпочитали уходить вверх и были готовы отвернуть в сторону и атаковать сверху. Другие предпочитали пикировать, чтобы потом пойти вверх, но при этом подставлялись под огонь нижних шаровых турелей и хвостовых стрелков, в отличие от тех, кто уходил наверх. Недостаток заключался в том, что нужно было набрать некоторый запас высоты, чтобы превратить его в скорость. Плюс заключался в том, что если истребители сопровождения погонятся за вами, ваш истребитель в пикировании набирает скорость для отрыва. Плохим вариантом был тот, когда противник имел прикрытие сверху, уже ожидавшее вас.

Нашей целью было сбить или хотя бы повредить бомбардировщики. По крайней мере нам следовало заставить их нарушить строй, так как все вместе они могли эффективно отражать атаки. Но зато оторвавшиеся самолеты становились нашей добычей. Одиночный бомбардировщик сбить гораздо больше, чем летящий в сомкнутом строю из-за плотного заградительного огня. Мы называли такой строй «летучей стеной» из-за огромного количества пулеметов, стрелявших по нам.

Разумеется, атака бомбардировщиков удавалась только если они не имели истребительного прикрытия, или нам сначала приходилось прорываться мимо истребителей. Но даже после прорыва нам приходилось следить за ними, так как они старались перехватить нас после атаки бомбардировщиков. Если твой самолет получал повреждения при проходе через строй бомбардировщиков, ты оказывался в очень сложном положении. Именно так мы потеряли множество летчиков – не от огня бомбардировщиков, а от атак истребителей на наши поврежденные самолеты.

Атака бомбардировщиков была делом очень опасным. Они летели в сомкнутом строю, который облегчал оборону. Соединение имело множество тяжелых 12,7-мм пулеметов, которые перекрывали все возможные сектора обстрела. Это была очень сложная цель. Несколько моих друзей во Франции сталкивались с тяжелыми бомбардировщиками, и я имел возможность переговорить с ними. В конце концов мы перешли к лобовым атакам, что предложили Майер и Эдер, но лишь немногие эксперты могли выполнить ее. Для этого требовались по-настоящему стальные нервы.

Скорость сближения была огромной, она достигала 900 км/ч или даже больше. Все происходило стремительно. При этом вдобавок вам приходилось лететь сквозь огонь собственных зениток. Выпрыгнуть с парашютом в таких условиях было форменным самоубийством. Ближе к концу войны пилоты реактивных самолетов использовали другие методы атаки. Мы предпочитали, если это возможно, посадить поврежденный реактивный истребитель. Быть расстрелянным, вися на парашюте, – крайне неприятно, а с пилотами реактивных самолетов это происходило довольно часто.

Нужно сказать, что как только я принял командование JG-77, то был сбит в первом же вылете при атаке соединения В-24 «Либерейторов». В этот день я четко понял, что война стала совсем иной, чем в 1940 году. Я летел с горсткой пилотов атаковать огромное соединение, вероятно, около сотни бомбардировщиков, не имевших истребительного сопровождения. Я подумал: «Это будет легко». И я сильно ошибся. Я помнил, что следует атаковать спереди, и занимал отличную позицию – прямо на 12 часов чуть выше, расстояние составляло около 2000 метров.

Я опустил нос истребителя и перешел в пике под углом 45 градусов. Я помню, как мое сердце забилось сильнее по мере сближения. Бомбардировщик, на который я нацелился, быстро рос на прицеле. Я даже не видел, куда попадают мои снаряды, и потянул ручку на себя. Оглянувшись, я не увидел ни дыма, ни огня. Мой ведомый передал, что подбит и выходит из боя. Я перевернул самолет через крыло, чтобы подготовиться к новой атаке, но буквально через минуту услышал глухие удары по моему истребителю. Мотор заглох, повалил дым, я почувствовал запах бензина. Теперь я понял, что лечу на бомбе, готовой взорваться. И тут истребитель перевернулся и превратился в тяжелый кирпич, фонарь полетел брызгами, когда по нему ударили еще несколько пуль.