Услышав это, Слёзкин вздрогнул. А я вытащил из-под крышки стола длинную узкую шкатулку и подал её Попову.

– Ну вот… Не открывается… Боюсь, она заперта, – пробормотал Павел Сергеевич.

– Сейчас принесу нож, – предложил я и поспешил на кухню.

Там, в закутке, где Настя обычно мыла посуду, я нашел то ли нож,

то ли нечто вроде стилета. Думаю, этим грозным оружием служанка резала сыр. Я прихватил находку в комнату. Люстерник держал шкатулку, а я вскрыл ее. На мои подставленные ладони вывалилась пачка бумаг. Сверху лежал портрет довольно-таки миловидной женщины, скажем так, загадочной Маргариты. Как вы, наверное, помните, Булгаков пытался связать с ней свою судьбу. Немного было в его жизни женщин, которые вызвали у него подобное желание. Тщетная надежда! Как и другие избранницы Булгакова, Маргарита отказала ему, считая, что Булгаков занимает слишком низкое общественное положение по сравнению с её мужем из МПС. Хотя, я может быть и не прав…

– Вот они! – закричал я. – Вот они!

Действительно, под портретом лежали ценные бумаги на имя Сергея Шиловского. Я взял их, затем, отыскав на столешнице перо и чернила, занялся математическими подсчетами.

– Ну а это что? – занервничал Попов, выхватывая у меня из рук какие-то листы.

Это были письма М.А.Булгакова. Три из них как бы составляли одно целое, разделенное на три части, и были нацарапаны не вполне каллиграфическим почерком Булгакова. Нам не удалось определить, кому они были адресованы. Бесспорно одно: их адресат – женщина, женщина, которую Булгаков любил невероятно нежно и невероятно страстно. Он обращался к ней: «Моя вечная любовь!» О, сколько горя и страсти было в его надрывной исповеди! Поразительно: Булгаков безумно любил женщину, о существовании которой никто из нас даже не подозревал. Меня не могло не удивить то, как сильно он желал эту женщину – земную, из плоти и крови, и как отчаянно надеялся обрети с ней единение душ. Но – увы и ах! – единение так и не состоялось. Я смотрел на страницы, исписанные рукой писателя, и вспоминал, как он мечтал найти счастье в браке. Но, Господи, до чего же капризно вело себя по отношению к Булгакову его счастье – всякий раз оно ускользало от него.

Попов первым сунул нос в эти письма, первым прочитал их. Затем, после того как Гаральд и я бегло ознакомились с их содержанием, Попов снова сложил листы и сунул себе в карман.

– Об этих письмах – никому ни слова! – сказал он.

– Почему ни слова? – спросил Люстерник. – Что изменится, если о них станет известно?

– Вы, Гаральд, ещё молоды и вашим неоперившимся умишком не постичь всей серьезности проблемы, – отрезал Слёзкин. – Главное для нас – сберечь репутацию мастера. Любой ценой. Если кто-то пронюхает, что Булгаков мечтал вступить в тайный союз с дамой, о которой никто из нас слыхом не слыхивал, – это может серьезно отразиться на его посмертной репутации. Бросит на писателя и на его пассию тень!

– Что за чушь! – возмутился Слёзкин. – Полнейший абсурд, Попов! Кому какое дело?

Пытаясь их успокоить, я позволил себе реплику:

– Пожалуй, Попов прав, Юрий Львович. Не стоит пока упоминать о письмах. Надо бы выждать некоторое время. Придёт час, и солидный биограф Булгакова поступит с ним надлежащим образом.

– Я закончил подсчеты, – вмешался в разговор Люстерник. – Здесь не достает двухсот пятидесяти рублей. Как с этим быть, Попов?

– Что ж, – ответил я, – возможно, наши первоначальные предположения и оценки были ошибочны, Гаральд Яковлевич.

– О, это не исключено, – допустил Попов. – Тем не менее доведу дело до конца с гарантией, чтобы свояк Мака Сергей Шиловский получил всё, что ему причиталось. Сполна и с процентами.

– Прошу меня извинить, дорогие мои, – посмотрев на часы, проговорил Люстерник. – Мне пора. У меня важная государственная встреча, и нужно всё успеть.

С этими словами Гаральд Яковлевич встал, чопорно кивнул и, по-прежнему глядя на нас поверх очков, двинулся к выходу. Вскоре Слёзкин тоже ушел.

И мы, оставшись с Поповым вдвоем, снова принялись разбирать булгаковские бумаги.

Попался ещё обрывок письма (Слёзкин – мне, Захарову):

«Да хранит Вас Господь, да защитит Он нас обоих!

…Простите меня, дорогой наш доктор Захаров! Боюсь, что напряжение последних недель начинает влиять на мой разум.

Я дал согласие на то, чтобы в ближайшие несколько недель поработать с вами, доктор Захаров (тема: жизнь и смерть Булгакова) и помочь Попову в его изысканиях. Понятно, что нашего дорогого друга никакими изысканиями уже не вернешь и не обрадуешь, но, может быть, наш труд в какой-то степени послужит для воссоздания доподлинной биографии великого русского писателя М.А.Булгакова… Пишу эту фразу и словно слышу громкий, саркастический смех Булгакова. Неудивительно – Булгаков ненавидел врачей, – тех же терапевтов, вернее – их чудовищную некомпетентность (вы, мой дорогой Николай Александрович, чудесное исключение!). Отечественные доктора, включая и советских медицинских светил, так мало сделали, чтобы помочь ему, нашему другу».

Баш беспредельно преданный друг

Юрий Львович Слёзкин».

Среди завалов разной корреспонденции я обнаружил один документ, на мой взгляд, чрезвычайной важности. Он затесался среди каких-то дежурных уведомлений и набросков очередного сценария (помнится, у меня мелькнула мысль: а ведь этот сценарий так и не будет написан!). Так вот, о находке: естественно – рука Булгакова, 12 июля 1939 года, Лебедянь (деревенька, окруженная берёзовыми рощицами и крутобокими полями, куда, как вы помните, Булгаков отправился на отдых в надежде на то, что чистый воздух и покой излечат его от стремительно прогрессирующего нездоровья). То было своего рода присказка к духовному завещанию мастера. Сверху на странице было написано:

«Пасынкам моим Сергею и Евгению Шиловским и… Булгаковым». (Пропуск, видимо, был вместо имени Маргарита).

… Как бы не помутился рассудок… Время позднее, свеча, стоящая передо мной, почти догорела. Если я ее сейчас не задую, услышу запах своего подпалённого сознания. Я устал и чувствую неимоверную слабость.

Поцелуйте от моего имени Елену Афанасьевну Земскову, мою драгоценную сестру. Передайте, что брат её всегда боготворил. Пожалуй, не стоило знакомить ее с содержанием моего достаточно скомканного сообщения. Разве что Вы передадите Елене Сергеевне общий смысл послания. Пусть лучше она узнает о прискорбном событии от Вас, а не из бездушных газетных строк. Ведь Елена Сергеевна тоже любила меня, как своего мужа!..»

Вероятнее всего, это писалось в один из тех временных отрезков, когда Булгаков напрочь отказывался разговаривать с Маргаритой. Вы знаете, как часто такое случалось. Я даже не пытаюсь сделать для Вас, дорогой Павел Сергеевич Попов,