тонкий ценитель изобразительного искусства, глубоко русский писатель Б. К. Зайцев, нерадостно говорил о громадном валаамском Спасо-Преображенском соборе: «Двойственное впечатление вызывает – огромный, роскошный, но такой холодный!» И далее он размышляет, что во всём валаамском строительстве, «к сожалению совпавшем с бедной художественной эпохой середины и конца XIX века есть вообще дух грандиоза. Нечто от Александра III, нечто, связанное и с игуменом Дамаскином, ненасытной и мощной фигурой».

Как видим, даже такой глубокий национальный писатель, как Зайцев, отмечает конкретные и очень большие, по его мнению, образные неудачи в реализации идей «русского стиля». Но нужно признать, что в целом в искусство зодчества эпоха Александра III принесла живое внимание к национальным истокам и широкий поиск развития национального стиля.

Мы полагаем, что в немалой мере это относилось и к сфере ваяния. Император желал создаваемым памятникам убедительной реалистичности и понятности для простых людей. (Именно этим он руководствовался при отборе лучшего варианта памятника Н. М. Пржевальскому.) Но требование «русскости и понятности далеко не всегда приводило к желаемому успеху в их реализации. Нам кажется, что убедительным примером такой творческой неудачи стало создание памятника Александру II. Стоит припомнить историю его появления.

В кругу людей, близких к императору, находились и некоторые теоретики изобразительного искусства. Таким, в частности, был П. В. Жуковский, архитектор и исследователь российского искусства. Он являлся одним из тех, кто мог обоснованно говорить о дружеской близости к царю. Современники, в частности, известная тогда писательница Е. П. Леткова отмечали, что Жуковский часто бывал и даже подолгу жил в Гатчине, встречался и беседовал с императором.

И однажды их дружеская беседа возле топящегося камина пришла к памяти покойного императора Александра II. И царь высказал сожаление, что его отцу, столь любимому простым народом и особенно крестьянами, до сих пор не создано никакого достойного памятника.

Жуковский поинтересовался причинами такого недопустимого промедления, и царь рассказал, что к делу не раз приступали, но результаты конкурсов каждый раз совсем не впечатляли ни конкурсную комиссию – ни его самого. Жуковский не мог не спросить, а каким же его августейший собеседник желал бы видеть памятник Царю-Освободителю?

Александр III честно сказал, что, не будучи скульптором, он не может с ясной определенностью ответить на такой вопрос, но очень желательно, чтобы «всё было просто и священно». Жуковский увлекся таким пониманием и взялся за разработку проекта. Но и его вариант отнюдь не впечатлил императора, желаемых «простоты и священности» он не усмотрел.

Тогда великий князь Владимир предложил привлечь к созданию монумента ведущих творцов – архитектора Н. В. Султанова и скульптора А. М. Опекушина. Царь согласился, и разработанный Султановым, Жуковским и Опекушиным проект был им принят. Но после его исполнения очень многие отнюдь не высказали восторга, находя созданный ансамбль торжественным, масштабно впечатляющим, но вовсе не обладающим душевной проникновенностью. И мы согласны с такими оценками. Кажется, у Н. В. Султанова, П. В. Жуковского и даже у А. М. Опекушина совсем не получилось желаемого царем «простого и священного».

Но мир изобразительного искусства чудесно широк, и в нём у каждого из нас есть любимые сердцу желанные сферы. Что было самым любимым для Александра III? Мы думаем, что таковой любимой областью творчества для него стала живопись. Интерес к этому виду искусства у него появился ещё с 6-ти лет. Цесаревич имел в своей образованности существенные пробелы, но его искренний живой интерес к искусству помогал что-то успешно восполнять. И ему в этом стали помогать его жена и очень близкий к нему, ко Двору художник Алексей Петрович Боголюбов.

Живой интерес к живописи, возникший у «малообразованного» наследника, многие сперва вовсе не восприняли как нечто глубоко душевное и постоянное. И это вполне естественно, ведь большинство членов царской фамилии всегда интересовались живописью, а коллекционирование достойных полотен давно стало правилом хорошего тона.

Но самым серьёзным и красноречивым подтверждением серьёзности увлечения Цесаревича явилось его заявление создать в столице Русский музей, в основу которого должна была лечь его собственная коллекция произведений российских мастеров кисти. Вот такого масштабного национального подхода к коллекционированию царская фамилия ещё не знала.

А масштабность с самого начала была впечатляющей; так, в 1870 году Александр Александрович приобрел всю «русскую часть» знаменитой коллекции московского купца Василия Кокорева, а это было 140 полотен лучших отечественных мастеров!

Как выдающийся коллекционер и глубокий ценитель искусства Цесаревич стал признаваться всем русским миром собирателей и знатоков произведений живописи. А потом всё это многоликое интеллектуальное сообщество стало сознавать, что Наследник в своём восприятии искусства во многом отличается ото всех своих предшественников, он отдает безусловное предпочтение работам современных мастеров. И в первую очередь – русских. И ко времени вступления Александра Александровича на престол его авторитет как коллекционера был безусловным и всеми признаваемым. Исследователи живописи, например, отмечали, что император очень хорошо различает специфику станкового и монументального искусства, и его оценки весьма основательны.

Александр III искренне и даже трепетно любил мир русской живописи, и тот стал ему настолько близок, что, очевидно, он в нём чувствовал себя не только наблюдателем происходивших в нём процессов, но и в какой-то степени и их непосредственным участником. Очевидна особо важная роль этого правителя в развитии русской монументальной живописи. Ведь до Александра III наши ведущие художники совершенно скептически относились к росписи храмов. Но курс Царя-Хозяина, твердо взятый на развитие и укрепление идейных основ Русского государства, совершил подлинный переворот в их отношении к храмовой живописи. И теперь работа «на церковных лесах» стала не только делом творчески престижным, но и проверкой подлинной меры таланта русского мастера и мерой его гражданской и творческой зрелости.

И одним из лучших примеров этого, очевидно, является творчество В. М. Васнецова. Этот художник, кажется, глубже многих осознал национально-патриотическую значимость такой живописи. О храмовых росписях он отозвался: «Это уже понятие и дело народное, и дело величайшего искусства».

И в этом император Александр III и художник Васнецов были истинными единомышленниками, Царь называл Василия Михайловича «своим любимым художником». И это были отнюдь не только уважительные слова, правитель России лично содействовал широкой популяризации васнецовского искусства. А васнецовские монументальные работы во Владимирском соборе горячо одобрил как прекрасный современный образец русского монументального стиля.

К. П. Победоносцев говорил о Владимирском соборе как о «лучшем памятнике царствования Александра III». И едва ли Константин Петрович здесь что-либо преувеличивал или в чём-то ошибался – этот храм является истинным гимном русской монументальной живописи.

А возвращаясь к творчеству Васнецова, нам следует сказать, что до самого края своих земных дней император очень сердечно воспринимал его произведения. Он планировал поручить Васнецову и роспись храма «На крови», и ряд других особо значимых работ… М. В. Нестеров вспоминает, что в октябре Васнецову был Высочайший заказ: акварелью исполнить эскизы на