Мы выйдем на крышу, поговорить надо.

– Только к краю не подходи, – сказала она, с презрением взглянув на Сонни и Джимми, и вернулась в кухню.

Выбравшись на крышу, они прислонились к кирпичной стене. Воздух был плотным от жары и печного дыма. Из швов рубероида выступали гребешки блестящей черной смолы. Над крышами Бруклина мерцало желтоватое марево. Сонни говорил, избегая смотреть Майклу в лицо, говорил торопливо и тревожно.

– Ну, ты уже в курсе, что Фрэнки выбрался, да? Это все адвокат, он уговорил долбаного судью: мол, Фрэнки еще молодой, нечего ему делать с плохими парнями в бруклинской тюрьме, что на Рэймонд-стрит, ему же всего семнадцать и все такое, а в детдом его уже по возрасту не возьмут. Ну, они поверили его обещаниям хорошо себя вести, а вчера сказали ему выметаться. Что он делает – сразу добывает себе пушку. У парней-рэкетиров с Президент-стрит. У меня там кузен живет, от него узнал. А вчера вечером они все собрались в бильярдной. Мы с Джимми зависали на пожарной лестнице в доме моей тетки, ну, ты знаешь, возле «Венеры». Было чертовски жарко, больше ничем заняться не могли. И вдруг приходит Фрэнки Маккарти и все остальные, пьют пиво из банок. Они сели на ступеньки у «Венеры». Кино-то закрылось, знаешь? Они там теперь постоянно тусят. Прямо под нами. И мы видели, как Фрэнки показывает всем пушку.

– На вид – тридцать восьмой, – сказал Джимми.

– А еще они говорили, что надо устроить вечеринку, – сказал Сонни.

– Праздник «с возвращеньицем», – сказал Джимми.

– А Фрэнки им: надо от этих проклятых гнид раз и навсегда избавиться.

– Они упоминали тебя, – сказал Джимми. – И твою маму.

– Русский говорит, что об этом должен знать каждый – или копы их всех пересажают.

– А Тормоз, ну, этот, мелкий, накачанный, знаешь? Он говорит, что он сделает с тобой и твоей мамой то же, что они сделали с рабби. Чтоб другим неповадно было. А Шатун-Скорлупка сказал, что это еще только полдела и надо бы еврейского ублюдка грохнуть и сжечь синагогу вместе с ним.

– Потом Фрэнки снова вынимает пушку, – сказал Сонни. – И говорит: надо схватить, кого вздумается, отвезти на Герритсен-бич или еще куда и прострелить им бошки. Так и сказал: эти долбаные людишки должны понимать, что мы слов на ветер не бросаем. И еще – он встретил там, за решеткой, парня из мафии, а тот все четко объяснил, что надо делать.

– И все это время они ржали, – сказал Джимми Кабински.

– Фрэнки сказал, что парень-мафиозо пообещал ему подкинуть для всех работу, причем за большие деньги, – сказал Сонни. – Грабить авто, выбивать долги и плату за защиту. Ну, то есть если бар или лавка не платит, надо им долбаные стекла повыбивать. Опять не платит – сжечь. Все оттуда забрать или поскидывать на пол с прилавков, что уже взбредет. Они смогут зарабатывать кучу денег, так сказал Фрэнки. И добавил: но, чтобы все это работало, нас должны бояться.

– И он говорит: надо устроить вечеринку в пятницу вечером, – сказал Джимми. – В бильярдной. Чтобы все знали, что он вернулся. Чтобы показать копам, что они ничего с ним не могут сделать. Большая такая вечеринка, с вывеской, чтобы опустить всю округу. Чтобы каждый знал. Бухай, мол, трахайся.

– А потом они доберутся до тебя. И до твоей мамы.

– Спалят синагогу.

– Доберутся до парней, которые тогда отмывали синагогу.

– Спалят чертову лавку хозтоваров, – сказал Джимми.

– И все в одну ночь, – сказал Сонни.

– Господи Иисусе, – сказал Майкл.

Он отвернулся в сторону, глядя поверх крыши фабрики. Четкие контуры кирпичного здания размылись от жары. Белого коня видно не было. Он сделал глубокий вдох, затем выдохнул и повернулся к ним лицом.

– А почему вы пришли со всем этим ко мне? – спросил он.

Лицо Сонни выдавало бурю эмоций. В глазах выступили слезы.

– Мы не хотим, чтобы с тобой произошло что-нибудь совсем плохое, Майкл.

– Ведь ты наш друг, – сказал Джимми. – Даже несмотря на то, что ты перешел на сторону раввина, хотя обещал нам найти сокровища.

– А я их нашел, Джимми.

– Что, правда?

Майкл постучал себя пальцем по голове:

– Вот они где.

Он собрался уходить, но Сонни задержал его: эмоции бурлили.

– Прости, чувак, – сказал он и обнял Майкла.

– И ты прости, – сказал Майкл и вырвался из его объятий.

33

После раннего ужина Майкл отправился в свою комнату, распахнув окно во влажный августовский вечер. Больше ждать он не мог. Пора было что-то делать. Нужно было спасти рабби Хирша. Поквитаться за его кровь. Он смотрел через пожарный выход на то, как мама быстро шагает по Эллисон-авеню по направлению к «Грандвью»; с высоты она казалась маленькой и незащищенной. Перед тем как она ушла, он услышал ее голос, звонкий и полный надежды, – она описывала квартиру, которую подыскала в Сансет-парк, там был сад, где она сможет выращивать герань и розы. Он слышал, как она объясняет, что уже успела поговорить с управляющим кинотеатра, рассказала ему о произошедшем – и он вошел в ее положение и пообещал похлопотать за ее перевод в кинотеатр «РКО» в Бей-Ридже. Он все-все слышал, даже как она уверяла, что ей дадут кредит в банке «Дайм сэйвингс», чтобы оплатить расходы на переезд.

– Нам нужно выбраться отсюда, – сказала она. – Тут все отвратительно, нужно от этого бежать.

Но он все еще думал о рабби Хирше, лежащем в водостоке, и о «соколах», напавших на них в тот вечер, и о костылях, которые они сломали, и о Тормозе, разорвавшем на маме блузку, и о Шатуне, лезущем ей под юбку. Она говорила о том, как они будут паковать посуду и нанимать грузчиков, а Майкл видел Фрэнки Маккарти с кассовым аппаратом, который он вот-вот опустит на голову упавшего мистера Джи. Она сказала, что переезд будет через десять дней и он успевает перевестись в католическую школу в Бей-Ридже; он же видел перед собой нож Фрэнки Маккарти в леденящей темноте переулка за «Венерой». Он думал о потерянном лете, о потерянных друзьях, а тем временем Кейт все пыталась представить, что их переезд – это сплошное благо.

– Тебе ведь нигде больше жить не приходилось, – сказала она, – а это не так уж и хорошо.

Неправда, подумал он. Ведь я жил в Праге. Я ходил по окутанным туманом улицам и тайным тоннелям, видел двухголовых аллигаторов и единорогов, наблюдал, как ангелы переносят дворцы из далеких городов. Я видел, как шпили соборов взлетают в небо, будто ракеты. И видел, как камни превращаются в розы.

Затем она спросила его, по кому из местных он будет больше всего скучать, и он ответил: по рабби Хиршу. Он мой единственный друг.

– Так мы же не в Калифорнию переезжаем, – сказала она. – Ты сможешь к нему приходить. А он к нам.

И он подумал: если Фрэнки Маккарти завоюет всю округу, то нет. Если рабби Хирш не выживет – тоже нет.

Он подождал, пока стемнеет, и запер дверь своей комнаты. Поднялся на крышу и прошел по ней до конца квартала: в доме 290 на Пирс-стрит дверь на крышу не закрывалась. Тихо, на цыпочках, ступая в своих кедах, он спустился по лестнице в подъезд. Убедившись, что его никто не видит, проскользнул на улицу. Нога заметно окрепла. Он шел по Эллисон-авеню по направлению к больнице – бочком вдоль стен, заглядывая в парадные, пытаясь представить себя одним из героев фильма «Дом 13 по улице Мадлен». Проходя мимо баров, он отворачивал лицо, опасаясь, что его срисуют дружки «соколов». Его тело будто бы собралось в кулак. Я шпион, подумал он. Шпион в своей родной стране.

В ярко освещенном и чистом фойе бруклинской больницы Уэсли было полным-полно посетителей. Дюжина человек стояла в очереди за разовыми пропусками, но он даже не попытался туда встать: ему наверняка откажут. Он заметил уборщика с парковки – черное лицо блестит от пота, одет в полосатый комбинезон, а рядом с ним – дверь с табличкой «Приемный покой». С ним никто и словом не перекинулся. Вышла медсестра, кивком подозвала к себе женщину, стоявшую позади уборщика. Все было так, словно человек