Шрифт:
Закладка:
– Доброе утро, молодой человек, – радостно сказала Кейт Делвин, шуруя кухонной лопаткой в стоящей на плите сковородке. Он пробормотал «доброе утро» и вошел в ванную, чтобы плеснуть в лицо холодной воды и расчесать волосы. Дверь он оставил открытой. Все было как всегда.
– Ну, ты ведь выспался, да? – спросила она. – Уже почти десять.
– Ага, – сказал он. – Спал как убитый.
Он закрыл дверь, пописал и вымыл руки, а заодно осмотрел ванну – не осталось ли на ней следов грязи из парка. Не осталось. Когда он вышел, Кейт положила ему на тарелку три ломтя гренок. Он сел, плюхнул на гренку кусок сливочного масла и посыпал сверху сахаром. Ел он жадно.
– Ну, вот и все, – сказала она, объясняя свое приподнятое настроение. – Я сняла квартиру. Ту самую, с садом.
– Ты шутишь!
– Нет, мы переезжаем туда в середине августа, так что завтра начинаем паковать вещи.
– Но ты же еще работаешь в «Грандвью»?
– Пока да, – сказала она. – По крайней мере – сегодня. Но в Бей-Ридж как раз открывается новый «РКО». Нам круто повезло. – Она смотрела из окна на летнее марево. – Скоро мы отсюда уедем. Хотелось бы побыстрее, конечно.
Ее голос смешался со звуками радио – передавали «Юбилейную песню». Эл Джолсон. Он услышал фразу: ночь была в цвету, но не было сказано ни слова. Кейт говорила о том, что надо сходить в гастроном Раулстона за ящиками, и о том, что в воскресенье он может начать собирать свои вещи. Но он даже не попытался представить себе переезд, новую квартиру и сад. Он мог думать только о предстоящей ночи.
– Иногда плохое случается к лучшему, – сказала она. – Мы можем выбросить из жизни массу мусора и… – Она заметила, во что он одет, и улыбнулась. – Да ты в мяч собрался играть!
– Ага.
– А где?
– Там, в парке.
Тарелка его была уже пуста, и он поднялся, чтобы ее вымыть и поставить на сушку.
– С кем играть-то будешь, с так называемыми друзьями?
– Ну… пока не знаю. Впишусь к кому-нибудь.
– Будь пока поосторожнее с ногой, – сказала она.
И он вышел, с вызовом нацепив на себя значок «Я ЗА ДЖЕКИ». Дошел пешком до синагоги. Он шел быстро, ступая на «новую» ногу. Прямиком на Келли-стрит. Через дверь. В церковь, что вверх по лестнице.
И он склонился над длинным глубоким корытом, бормоча инструкции, полученные от рабби Хирша, будто бы они были частью мессы. Добавил в корыто воды и начал смешивать землю с водой длинной серебряной ложкой – ему нужна была грязь. Он снял рубашку и брюки, чтобы их не запачкать: он должен быть весь одет в белое. А затем он начал лепить из грязи. Тело. Руки. Ноги и ступни. Голову. Периодически отступая назад, чтобы убедиться, что соблюдены пропорции. Лицо он вылепил, орудуя рукояткой тяжелой ложки. Сделал дырку для рта. Разделил ладони и ступни на пальцы.
Он был на берегу Влтавы. Ждал, пока упадет туман. Представил себе красную луну. Пот капал в грязь. Час за часом он продолжал работать, все совершенствуя свое творение. Освещение в церкви перемещалось вслед за солнцем.
Когда он закончил, то обошел, согласно инструкциям, все четыре угла церковного зала, выгреб оттуда руками пыль и посыпал ею грязь. По мере высыхания грязи он сглаживал грубые места на руках и лице – пока это оставалось возможным. Затем он отправился на чердак над парадным входом и нашел там старую стремянку, всю в пятнах краски. Она была именно там, где сказал рабби Хирш. Он спустил стремянку на пол церкви, задевая стены в узком проеме лестницы, и столкнул на пол деревянный ящик для сбора пожертвований. Дотащив лестницу до фронтальной стены, он разложил ее и поставил на нужную защелку. Лестница шаталась и скрипела, когда он поднимался по перекладинам и зажигал деревянной спичкой толстую оплывшую свечу в светильнике. Зал тут же наполнился мягким золотистым светом.
И тут он почувствовал зверский голод. Майкл спустился в квартиру рабби Хирша, вымыл в умывальнике руки, вытащил из маленького холодильника бутылку с яблочным соком и стал пить прямо из горлышка. Сок был холодным и сладким, но бутылка дрожала в его руке, и с него продолжал капать пот. Он вытерся полотенцем, но пот выступил снова. Майкл сел за стол рабби Хирша, пытаясь сидеть смирно, силясь обуздать свой страх. Его пугало то, что ему предстояло сделать. Пугало то, что все может получиться. Пугало то, что может и не получиться. Нет, все получится. Он в это верил. Он сделает все это по-настоящему. Бог примет его, его веру, его нужду. Все получится. Да. Все получится, все получится.
– Верю, – прошептал он в тишине. – Я верю.
Его взгляд упал на фотографию Лии: жаль, что нельзя с ней поговорить. Жаль, что сейчас невозможно поговорить и с рабби Хиршем. Здесь он был в одиночестве, и поговорить можно было разве что с Богом.
Шепча «Отче наш», он поднялся по темной лестнице в церковь. Больше медлить нельзя. Шабес уже почти наступил. Он натянул чистые белые бейсбольные штаны и белую фуфайку. Посмотрел на то, что он вылепил из грязи. Затем открыл керамическую коробочку и увидел шем: скрученный кусок пергамента шириною в дюйм, столь древний, что на ощупь как кожа. Он подошел к краю бимы и всунул шем в отверстие, которое он проделал для рта. А затем снова взял в руки ложку и краем рукоятки нацарапал на лбу одно-единственное слово.
ЭМЕТ.
Это значит – Истина.
Затем, встав позади головы, он сделал глубокий вдох и, держа ложку надо лбом, начал петь. Нужно было пропеть все буквы алфавита. Сначала английского, затем, на всякий случай, еще и на идише. Алеф-бейс. Каждую букву по семь раз, а затем буквы, образующие то, что сообщил ему рабби Хирш, – тайное имя Бога.
ЯХВЕ.
ЯХВЕ.
ЯХВЕ.
ЯХВЕ.
ЯХВЕ.
ЯХВЕ.
ЯХВЕ.
Тайное имя мощным эхом разнеслось по безлюдному залу церкви.
Затем он семь раз произнес гласные – А, Е, И, О, У – и после них снова имя Бога. И все это время он двигался, выписывая круги, это было что-то вроде танца на продавленной биме, по кругу и из стороны в сторону. Точно так, как предписал рабби Хирш. Он чувствовал, как его тело наполнилось энергией и таинством. Верь, подумал он. Верь. Вот она, каббала. Верь.
Все таинство состоит именно в буквах – об этом ему рассказывал рабби Хирш. В каббале есть и цифры, но буквы главнее: ведь мы из них составляем слова, а слова – это имена, которые мы даем нашей жизни. Словами мы называем руки, ноги и лица. Мужчин и женщин, насекомых, зверей и тварей морских. Словами мы называем океаны, реки и города. Траву. Деревья. Бог дал человеку буквы, и человек составил из них слова, чтобы именовать ими безымянный Божий мир. Майкл помнил это из курса катехизиса: в начале было Слово, и Слово было у Бога…
И Майкл танцевал, пел, повторял буквы по две и по три, пел их, будто священную музыку; в зале становилось все темнее, поскольку солнце уже село, и Майкл все пытался вдохнуть свою волю в безжизненный кусок грязи. Он неистовствовал со словами и буквами, слыша доносящиеся из собственного рта звуки, которых он и не думал произносить, танцуя под музыку, которую никто не играл, поднимаясь к облакам, двигая по небу дворцы, разговаривая с птицами, держась в танце за руки с Мэри Каннингем и графом Монте-Кристо, взмывая ввысь, и падая камнем, и взмывая вновь – вверх, где дождь, огонь, соль и океаны, в самый-самый
