было считать таковой по понятиям жителей Востока, но никак не представлениям британцев. Каркас и матрас отсутствовали – передо мной была просто куча тряпья, валяющегося прямо на полу. Оно было многочисленным и весьма разнообразным в том, что касалось размера, формы, а также материала.

Сверху лежало белое покрывало из шелка великолепного качества. Оно было просто огромным, но, аккуратно свернув, его, пожалуй, можно было бы в буквально смысле протащить сквозь обручальное кольцо, как говорится в известной пословице. Я попыталась полностью расправить его, насколько мне позволяло место. В центре его я увидела картину, но не смогла определить, вышита или выткана она на покрывале. Что именно пытался изобразить мастер, мне тоже удалось определить не сразу – мешало то, что часть картины ярко блестела, настолько ярко, что даже немного слепила глаза. Через некоторое время я поняла, что блестящая вставка изображает языки пламени – и, надо сказать, весьма удачно. Прошло еще немного времени, и меня осенило – передо мной была картина, изображающая человеческое жертвоприношение. Причем выполнена она была с удивительной, просто дьявольской реалистичностью.

Справа располагалась величественная фигура какой-то богини. Обнаженная от плеч до талии, она сидела, сложив руки на коленях. Как я поняла, это была Изида. На одной из ее бровей сидел яркой расцветки жук – снова жук! – образуя бросающееся в глаза пятно на фоне ее медного цвета кожи. Он был точной копией насекомых, изображения которых я обнаружила на ковре. Перед богиней располагалась огромная горящая печь, а в ее верхней части, прямо в пламени – алтарь. На алтаре находилась сжигаемая живьем белая женщина. В том, что она еще жива, не могло быть никаких сомнений: она была скована цепями, которые ограничивали свободу движений, и по тому, как судорожно изогнулось ее тело, можно было понять, какие чудовищные муки она испытывает. Художник добился максимальной степени реалистичности в изображении страданий несчастной.

«Хорошенькие дела! Ничего себе картинка, – подумала я. – Должно быть, у обитателя этого строения странный вкус в том, что касается интерьера. Человек, который держит у себя дома такое, да еще на покрывале, которым застилает постель, наверное, имеет необычные представления о домашнем уюте».

Я продолжала внимательно разглядывать изображение на покрывале, и в какой-то момент у меня вдруг возникло впечатление, что сжигаемая женщина на алтаре шевельнулась. Конечно, это было совершенно невероятно, но мне почудилось, что она судорожным рывком свела руки и ноги вместе и сделала полуоборот.

«Что это со мной? Я что, схожу с ума? Она не может двигаться – это невозможно!»

Однако если даже исходить из того, что женщина на картинке никак не могла шевелиться, какое-то движение все же происходило на изображении, созданном неизвестным мне, но весьма искусным художником. Тело женщины вдруг поднялось в воздух. Тут у меня вдруг возникла одна идея. Я рывком откинула покрывало в сторону.

И тайна оказалась разгаданной!

Из горы тряпья вверх тянулась тонкая, покрытая желтой морщинистой кожей кисть – именно ее действия и создавали иллюзию движения фигуры женщины на картинке. Пораженная до глубины души, я молча смотрела на происходящее. Кисть была частью руки, рука соединялась с плечом, а дальше шла голова с самым мерзким, отвратительным лицом, искаженным злобной гримасой, – такое могло разве что присниться в страшном сне. Зловещий, угрожающий взгляд его глаз был устремлен прямо на меня.

И тут я с испугом и изумлением разом осознала ситуацию, в которой оказалась.

Попытка Сиднея догнать мистера Холта была глупой, сумасбродной идеей. Я же оказалась одна – с глазу на глаз с обитателем странного, таинственного дома, главным персонажем удивительной истории, рассказанной мистером Холтом. Просто он до этого прятался в груде тряпок, изображавших постель.

Книга четвертая. Погоня. Окончание этой истории было взято из записей досточтимого Огастуса Чэмпнелла, секретного агента

Глава 32. Новый клиент

В пятницу, 2 июня 18** года, я вносил в мои записи кое-какие данные, имеющие отношение к весьма любопытному делу, касающемуся личного сейфа графини Датчетской. Было около двух часов пополудни. В кабинет вошел Эндрюс и положил на стол визитную карточку. На ней было написано: «Мистер Пол Лессингем».

– Пригласите мистера Лессингема войти, – сказал я.

Эндрюс тут же вернулся вместе с посетителем. Разумеется, я знал, как выглядит мистер Лессингем, но это был первый случай, когда мне довелось встретиться с ним лично. Он протянул мне руку.

– Вы мистер Чэмпнелл?

– Да, это я.

– Мне кажется, я не имел чести встречаться с вами прежде, мистер Чэмпнелл, но имею удовольствие быть немного знакомым с вашим отцом.

Я кивнул. Посетитель устремил на меня пристальный взгляд, словно пытаясь понять, что я за человек.

– Вы очень молоды, мистер Чэмпнелл.

– Кажется, один знаменитый преступник говорил по этому поводу, что молодость не обязательно является нарушением закона.

– Вы выбрали довольно редкую профессию, среди представителей которой нечасто можно встретить молодых людей.

– Но ведь вы, мистер Лессингем, тоже человек не старый. Между тем среди политиков тоже преобладают седовласые люди. Полагаю, мой возраст достаточен для того, чтобы я мог оказать нужную вам услугу.

Посетитель улыбнулся.

– Возможно, вы правы. Мне неоднократно доводилось слышать о вас, мистер Чэмпнелл, и всякий раз это были лестные отзывы. Буквально на днях мой друг, сэр Джон Сеймур, сказал мне, что вы занимались решением в его интересах нескольких весьма деликатных вопросов и при этом проявили высокую квалификацию и такт. Он отзывался о вас очень тепло и посоветовал мне, если я когда-либо окажусь в затруднительном положении, обратиться именно к вам. Что ж, положение, в котором я в данный момент нахожусь, в самом деле непростое.

Я поклонился.

– Затруднение, с которым я столкнулся, как мне представляется, исключительного, не имеющего себе подобных порядка. Полагаю, все, что я имею вам сообщить, – это будет нечто вроде исповеди священнику.

– Можете в этом не сомневаться.

– Хорошо. Тогда, чтобы вам все было понятно, я начну с того, что расскажу вам одну историю – если, разумеется, вы позволите мне до такой степени злоупотребить вашим терпением. Я сделаю все возможное, чтобы не быть более многословным, чем требует сложившаяся ситуация.

Я предложил посетителю присесть, поставив стул таким образом, чтобы свет из окна падал на его лицо. Однако мистер Лессингем, сохраняя полнейшее спокойствие и делая вид, что не понял моего замысла, перенес стул и поставил его по другую сторону моего стола, да к тому еще, прежде чем сесть, развернул его. Таким образом, свет теперь падал на него сзади и, наоборот, полностью освещал мое лицо. Затем он положил ногу на ногу, сплел пальцы рук в замок на колене и на некоторое время застыл в молчаливой неподвижности, словно о чем-то размышлял.

Затем он обвел взглядом комнату и сказал:

– Я полагаю, мистер Чэмпнелл, в этих стенах порой звучали весьма необычные истории.

– Да, такое в самом деле случалось. Но меня никогда не пугает необычность. Необычность – это нормальная для меня атмосфера, в которой я живу.

– И все же готов побиться об заклад, что вы никогда не слышали более странного повествования, чем то, которое я собираюсь вам представить. Та глава моей жизни, с которой я намерен вас познакомить, в самом деле настолько удивительна, что мне пришлось приложить немало усилий для того, чтобы проверить и сплести воедино все ее эпизоды с математической точностью – дабы быть уверенным, что вся она является чистой правдой.

Тут мистер Лессингем сделал небольшую паузу. Я не раз видел подобные колебания клиентов, имея дело с людьми, собирающимися извлечь, фигурально говоря, из своих шкафов скелеты, которые они долгое время скрывали, и раскрыть свои тайны мне. Следующее замечание моего посетителя продемонстрировало, что он прекрасно понимает, какого рода мысли бродят в этот момент у меня в голове.

– Мое положение отнюдь не облегчается тем обстоятельством, что вообще-то я человек необщительный. Я не разделяю господствующих сейчас в обществе настроений, согласно которым дух времени требует от людей, чтобы они сами себя рекламировали. На мой