Шрифт:
Закладка:
— Свою, с ключами от машины…
— Зачем же он так сделал? Вот негодник!
— Думаю, он, послушав тебя, понял, что важно замкнуться кругу и посчитал, что так этому никто не помешает…
— Ну тут мы уже бессильны, будем уповать на то, что…
— Господь управит!
— Во славу Божию!
— Как думаешь, долго придется ждать?
— Нам ушедших ребят или нам последнего путешествия?
— Ты понял…
— Понял… Думаю, что они появятся, как раз к ночному ужину… Пойду принесу рыбу, здесь она просто пальчики оближешь…
— Хе, хе, хе… Лапы, дружище, лапы!..
«Михей» вернулся через минуту, таща за хвост огромного осетра:
— Пойдет?
— Что-то, какой-то маленький…
— А я не особенно есть хочу…
— Но нас же сегодня не двое…
— Нас всегда трое…
— Господь с тобой!..
— Бог с тобой!..
— Ну что, пока будем ждать, помолимся?…
— Ну мы же и так всегда в молитве…
— Иногда нужно и вслух… — Никодим порылся в своем вещмешке и найдя искомое, потянул. На свет Божий появилась большая свеча, по идее никак не умещавшаяся туда, от куда ее вытащили. Подойдя к большому, высокому камню и встав лицом на восток, он поставил «бескровную жертву»[22] на самый верх и подождав пока подойдет «Михей», наложил на себя крестное знамение, встал на колени.
Шумевший до этого небольшой ветерок затих, казалось, что Господь, затаив дыхание, вслушивался в каждое слово молитвы, наслаждаясь любовью, вкладываемую в каждую букву. В ответ Он услаждал их предстоящей встречей в Царствии Небесном.
Свеча. Человек, как свеча, состоящая из внутреннего стержня, залога живучести пламени, и поддерживающей его пластичной плоти. Огонь в триединстве чада Божиего — душа его. Путь человека вяжет испытаниями и искушениями на его сердцевине узлы, отражающие каждую ранку, стоит пропустить эту нить между пальцами памяти и каждый узелок напомнит вторящееся болью пройденное. Но стоит только поменять ракурс взгляда на свое прошлое, как комочек на стройном теле нити, вызовет улыбку и направленное в небеса: «Слава Богу за все!».
Обстоятельства пытаются вылепить из тела удобную им форму, враг рода человеческого изо всех сих пытается извратить наши воззрения, на добро и зло, загрязнив око нашего ума, дабы мы отринули единственно возможный символ спасения — Крест Господень, и приняли любой другой, подсовываемый воинствующим духом злобы, мол, какая разница, свеча может быть любой формы, и будет при этом гореть, но Господь всегда Один и Тот же, Он принял крестную смерть и воскрес, и не было по другому, по другому не спасемся и мы.
Только появляясь в этот мир, первым криком своим загорается свеча нашей жизни, отдавая каждое мгновение частичку себя избранной чаше весов. Ни каждому дано «догореть» до конца, ни каждый оправдывает возложенные на него надежды, кто-то останется огарком, кто-то не даст и тепла, а кто-то лишь вспыхнув, мгновенно сгорит, обогрев в это мгновение весь мир, но всегда перед милосердным Судьей у врат Вечности предстает душа, держащая перед своим лицом два блюда с застывшим «воском» своей веры и нитью своих деяний, вытянувшихся в стезю. Свеча, сгорая, распространяет свет — другого назначения нет и ей не будет, какое предназначение этом свету придумает, держащий в руке или ставящий на подсвечник, не важно — свет разгонит тьму. Человек же способен пылая притягивать тень, а тлея, прятаться за мглу, но случается, что и одна только память о давно потухнувшем свете, излучаемом человеком, разгоняет мрак и через тысячелетия, заставляя забыть о нем навсегда.
Свет от свечи с каждым тихим неспешным звуком распространялся с невероятной силой, осветив до ослепления все окружающее пространство. Внезапно погаснув на восклицание «Аллилуя!», она оставила в памяти блеск, как от проскочившей только что молнии, за которой хотелось бежать, но Господь и не исчезал, всегда оставаясь внутри человека — ищите и обрящите!..
— Ну что, брат мой, пора собирать? Справишься сам?… — «Михей» качнул головой, поднялся и исчез в высокой траве, почти сразу появившись из дубовой рощи с другого стороны. «Что-то задержался старина в этот раз» — подумал «отшельник», и добавив: «Да и рыбу только одну сегодня поймал…, а может быть больше и нужно…» — поднялся сам навстречу претендентам, идущим маленькими шашками за собакой, как за поводырем.
— Слава Богу за все! Ну как раз к ужину. Испейте водицы, откушайте. В чистом сердце благое семя Слова Божия обязательно всходы даст… — Вернувшиеся в глубокой задумчивости, светящиеся словно только, оболочка их прикрывала бесконечный источник света, подходили они, пока не в состоянии и слова произнести. Такой исход радовал «отшельника», с улыбкой он постарался их вернуть в сознание:
— Все ли благополучно, братья? Чего Господь сподобил коснуться?… — Марина в глубокой задумчивости, явно пораженная своим участием в великом наказании отступников от воли Божии, произнесла:
— Страшной участи Содомы и Гоморры… и этот соляной столп…, лучше самой спалить все свою пагубу и забыть про нее навсегда, чем обрести взамен души своей пепел и язву… — Олег, посмотрев на нее, улыбнулся, в оттенке чего чувствовалось самоосуждение и недопонимание произошедшего с ним самим:
— Подойдя к Богу на шаг, как можно разувериться в Нем и пасть?! Но и тут Господь не корит, а спасет. Не видел я земли, потому что был в лодке, из которой вышедший апостол, не дойдя всего шага до Христа, потерял веру. Боже! Как же не потерять ее, не видя Твоего Лика, Отче?! — как ужасно почувствовать себя оставленным тобой!
Захар Ильич, не сразу нашел, что можно сказать, не мог и оценить увиденное, даже не столько увиденное, как свое отдаленное участие в кратком событии, перевернувшем всю историю человечества и мироустройства:
— Яяя… видел…, нет — я чувствовал боль Христа в каждой Его ране… и я понял, стоя невдалеке от Голгофы, что самая страшная и болезненная была в глубине. Он страдал не о Себе, Его большая боль, тогда еще в человеческом сердце, за тех, кто не смог и не сможет прийти в Его объятия и воспользоваться принесенной Им жертвой, вкусив не только надежду, но воплощение ее в своем спасении. Я не знаю, что теперь делать, ибо вся жизнь…, вся жизнь упрек самому себе, хотя и до сих пор сильно во мне чувство, что упрекнуть самого себя не в чем. Не знаю, что с этим делать, одно скажу — хочу быть рядом с Ним…, именно тогда и именно там!..
Настала очередь отца Олега. Лицо его, сверкавшее бесценными бриллиантами слез, излучало свет, конечно, какое-то по счету отражение, но того самого предвечного, что исходило от
